Этот мир ему претит, да только кому сдалось его мнение. В желудке — безвкусная еда, что первая попалась на глаза; внутри неутолимый голод, ставший извечным спутником; бессонным ночам нет конца. Запахи человеческого пота и мочи, что въелись уже не в вещи, а в саму слизистую, слипшаяся от крови ткань одежды, отдираемая от раны вместе со струпом, засохшая грязь на коже рук, что не выведешь с десятым слоем мыла — он едва ли думал, что когда-либо будет мириться с этим. Скопившаяся усталость и раздражение от ненавистного мира выплескивается наружу колкостью слов. Отвращение от всего окружающего заставляет дистанцироваться и разливается повисшим в воздухе молчанием, тяжелым, как грозовая туча.

Вечно хмурым лицом отпугнешь лишь редкого гостя, которому на самом-то деле ничего и не было нужно. Остальные приходят без спроса. Остальные надеются на помощь, которую когда-то обещал. Потому что ты единственный, кто проследит за наглотавшимся барбитуратами выжившим. Потому что вечно дрожащие руки сводят края раны удивительно ровным швом. Несколько лет назад он боялся, что из-за наложения швов завалит экзамен по общей хирургии. Не интересовался травматологией и уж тем более не видел себя на месте того, кто сегодня ушивает двенадцатиперстную из-за пулевого ранения. Да что там, еще год назад он надеялся до скончания своих дней тухнуть за окуляром микроскопа, рассматривая ткань очередной опухоли, сданной на гистологию, и не имея никакого прямого контакта с пациентом, у которого ее и вырезали на операционном столе. Джесси успел закончить медицинскую школу, проучился год в резидентуре по патологии. Но обстоятельства вынудили продолжать учебу даже после того, как весь мир превратился в Ад. Учиться на опыте тех старших, к которым успел примкнуть, учиться по найденным в опустошенных домах врачей клиническим рекомендациям, на собственных ошибках, не раз совершенных за эти двенадцать месяцев. Ему приходится проделывать нелегкий путь, чтобы из вчерашнего студента оказаться на месте того, кто пытается спасти чужую жизнь. Перебороть кричащее внутри себя "НЕ ЗНАЮ", отчаянное и истошное, потому что ни одна вызубренная глубокой ночью перед зачетом тема не поможет спасти истекающего кровью человека перед тобой. Перебороть себя и начать ДЕЛАТЬ, собственными руками. Впрочем, он и не жалуется. Может, лишь немного, из собственной вредности и усталости. Он скроет от всех облегченный вздох, когда лихорадка отпускает подопечного. Скроет до сих пор сохранившийся интерес к тексту одного из медицинских учебников, что чудом остался цел после апокалипсиса и бартером достался в его руки. Пускай эти слова покажутся слишком громкими, ему нравится его дело. Оно — единственное, что до сих пор держит его разум в трезвости, а сердце — живым.

Этому миру совершенно наплевать на то, выходцем из какой семьи ты был, какой национальности, насколько та была финансово благополучной. Ему плевать, сколько долларов было на твоем счету, когда все покатилось к черту. Из зеленых купюр едва ли разожжешь нормальный костер. Лишь немногое из прошлого действительно имеет ценность сегодня. Именно поэтому Джесс особенно неразговорчив, когда тема заходит о том, кем они были до. Он верит, что личность формируется из его собственных достижений, а потому ключевым в своей жизни видит лишь учебу в медицинской школе. Кому какое дело, что Джесс ходил в американскую школу, но на каникулы уезжал к семье матери в Италию и до сих пор чертыхается на манер бабушки Нонны? Что он никогда не видел, не знал и не хочет знать своего отца? Кому какое дело до того, что его мать, итальянская модель, была несчастная и одинока? Он видел ее плачущей глубокими ночами за кухонным столом. Сломленной, разбитой и кажущейся такой маленькой, совсем не похожей на ту уверенную в себе роковую женщину днем. Деньги так и не смогли дать ей счастья. Редкие любовники непременно менялись с месяцами. У Джесса так и не было отцовской фигуры, но была самая прекрасная мать. Он любил ее за двоих. Хотел быть тем единственным защитником для нее, которого ей не хватало.

Ему говорили, что его темные глаза и кудри достались от матери, но какой в этом смысл, если все это — единственное, что осталось от нее? Он старается избегать собственного отражения. Ведь, всматриваясь в грязное зеркало, каждый раз вспоминает именно ее лицо. Застывшее в агонии, искривленное от боли и ужаса, окрасившееся алой краской, проступающей из раскрытых губ. Матушка погибла в первый месяц апокалипсиса. Джессу стоило выйти из их убежища лишь на час, чтобы мародеры пришли к ним. Она погибла не от зараженных, не от оживших мертвецов, созданных вирусом. От рук людей, что в собственном безумии и отчаянном желании выжить любым способом потеряли человечность. Монстрами в этом мире были вовсе не зомби. Джесс вернулся в самый последний момент, когда услышал крики. Всеми силами пытаясь остановить кровь из сонной артерии, он мог только смотреть, как та умирает в его руках и ненавидеть весь мир. Тех людей, что не принимали чужаков. Себя самого, что ушел, что не успел ничего сделать, что НЕ СМОГ ничего сделать.

Облегчение ему дает лишь одно: она не застала весь тот ужас, что был после. Ей не пришлось меняться и падать вниз, на самую грань того, что можно назвать разумным человеком, а не просто животным, чтобы выживать. Привыкшему к комфорту беспечной жизни, Джесси пришлось сломать себя, чтобы продержаться этот год. Не в одиночку. Как бы ни хотелось это признавать, в одиночку он бы не справился никогда.

Он хочет бежать от своего прошлого всеми силами. Необоснованно глупо брать чужую фамилию лишь в шутку, да? Райли. Американская фамилия, без итальянских корней, не напоминающая ему о погибшей матери. В отличие от настоящей, она не омрачена тяжелыми воспоминаниями. Она улыбается ему ласкающей улыбкой, заставляющей все ужасы апокалипсиса уйти прочь. Она заставляет его собственные губы растянуться в той же солнечной улыбке, а глаза заблистать счастьем.

Jessie Riley
^{▬▬▬▬▬} Джесси Райли ^{▬▬▬▬▬}
наст. Джесси Кьеза (Jessie Chiesa)
27 лет

Timothee Chalamet

навыкиКурсы Undergraduate (pre-med) по Молекулярной биологии и генетике послужили хорошей базой для дальнейших этапов образования, в некоторой мере предопределив работу будущего специалиста именно в лаборатории, а также раскрыв в нем потенциал к научной деятельности. Позже обучение в медицинской школе дало фундаментальные знания о человеческом организме, болезнях и их лечении; вместе с тем, за эти 4 года возникла резистентность к бессонным ночам, многочасовому голоду и невыносимым людям. Апокалипсис застал его на втором году резидентуры по патологии, большую часть которой провел в работе за микроскопом, занимаясь постановкой диагноза по образцам тканей.

В течение зомби-апокалипсиса был вынужден освежать и подкреплять свои знания информацией из найденных медицинских учебников, а также за счет встреченных на пути врачей и просто на собственном опыте, так как в мирное время его специализация не предполагала лечение пациентов.

о персонажеЭтот мир ему претит, да только кому сдалось его мнение. В желудке — безвкусная еда, что первая попалась на глаза; внутри неутолимый голод, ставший извечным спутником; бессонным ночам нет конца. Запахи человеческого пота и мочи, что въелись уже не в вещи, а в саму слизистую, слипшаяся от крови ткань одежды, отдираемая от раны вместе со струпом, засохшая грязь на коже рук, что не выведешь с десятым слоем мыла — он едва ли думал, что когда-либо будет мириться с этим. Скопившаяся усталость и раздражение от ненавистного мира выплескивается наружу колкостью слов. Отвращение от всего окружающего заставляет дистанцироваться и разливается повисшим в воздухе молчанием, тяжелым, как грозовая туча.

Вечно хмурым лицом отпугнешь лишь редкого гостя, которому на самом-то деле ничего и не было нужно. Остальные приходят без спроса. Остальные надеются на помощь, которую когда-то обещал. Потому что ты единственный, кто проследит за наглотавшимся барбитуратами выжившим. Потому что вечно дрожащие руки сводят края раны удивительно ровным швом. Несколько лет назад он боялся, что из-за наложения швов завалит экзамен по общей хирургии. Не интересовался травматологией и уж тем более не видел себя на месте того, кто сегодня ушивает двенадцатиперстную из-за пулевого ранения. Да что там, еще год назад он надеялся до скончания своих дней тухнуть за окуляром микроскопа, рассматривая ткань очередной опухоли, сданной на гистологию, и не имея никакого прямого контакта с пациентом, у которого ее и вырезали на операционном столе. Джесси успел закончить медицинскую школу, проучился год в резидентуре по патологии. Но обстоятельства вынудили продолжать учебу даже после того, как весь мир превратился в Ад. Учиться на опыте тех старших, к которым успел примкнуть, учиться по найденным в опустошенных домах врачей клиническим рекомендациям, на собственных ошибках, не раз совершенных за эти двенадцать месяцев. Ему приходится проделывать нелегкий путь, чтобы из вчерашнего студента оказаться на месте того, кто пытается спасти чужую жизнь. Перебороть кричащее внутри себя "НЕ ЗНАЮ", отчаянное и истошное, потому что ни одна вызубренная глубокой ночью перед зачетом тема не поможет спасти истекающего кровью человека перед тобой. Перебороть себя и начать ДЕЛАТЬ, собственными руками. Впрочем, он и не жалуется. Может, лишь немного, из собственной вредности и усталости. Он скроет от всех облегченный вздох, когда лихорадка отпускает подопечного. Скроет до сих пор сохранившийся интерес к тексту одного из медицинских учебников, что чудом остался цел после апокалипсиса и бартером достался в его руки. Пускай эти слова покажутся слишком громкими, ему нравится его дело. Оно — единственное, что до сих пор держит его разум в трезвости, а сердце — живым.

Этому миру совершенно наплевать на то, выходцем из какой семьи ты был, какой национальности, насколько та была финансово благополучной. Ему плевать, сколько долларов было на твоем счету, когда все покатилось к черту. Из зеленых купюр едва ли разожжешь нормальный костер. Лишь немногое из прошлого действительно имеет ценность сегодня. Именно поэтому Джесс особенно неразговорчив, когда тема заходит о том, кем они были до. Он верит, что личность формируется из его собственных достижений, а потому ключевым в своей жизни видит лишь учебу в медицинской школе. Кому какое дело, что Джесс ходил в американскую школу, но на каникулы уезжал к семье матери в Италию и до сих пор чертыхается на манер бабушки Нонны? Что он никогда не видел, не знал и не хочет знать своего отца? Кому какое дело до того, что его мать, итальянская модель, была несчастная и одинока? Он видел ее плачущей глубокими ночами за кухонным столом. Сломленной, разбитой и кажущейся такой маленькой, совсем не похожей на ту уверенную в себе роковую женщину днем. Деньги так и не смогли дать ей счастья. Редкие любовники непременно менялись с месяцами. У Джесса так и не было отцовской фигуры, но была самая прекрасная мать. Он любил ее за двоих. Хотел быть тем единственным защитником для нее, которого ей не хватало.

Ему говорили, что его темные глаза и кудри достались от матери, но какой в этом смысл, если все это — единственное, что осталось от нее? Он старается избегать собственного отражения. Ведь, всматриваясь в грязное зеркало, каждый раз вспоминает именно ее лицо. Застывшее в агонии, искривленное от боли и ужаса, окрасившееся алой краской, проступающей из раскрытых губ. Матушка погибла в первый месяц апокалипсиса. Джессу стоило выйти из их убежища лишь на час, чтобы мародеры пришли к ним. Она погибла не от зараженных, не от оживших мертвецов, созданных вирусом. От рук людей, что в собственном безумии и отчаянном желании выжить любым способом потеряли человечность. Монстрами в этом мире были вовсе не зомби. Джесс вернулся в самый последний момент, когда услышал крики. Всеми силами пытаясь остановить кровь из сонной артерии, он мог только смотреть, как та умирает в его руках и ненавидеть весь мир. Тех людей, что не принимали чужаков. Себя самого, что ушел, что не успел ничего сделать, что НЕ СМОГ ничего сделать.

Облегчение ему дает лишь одно: она не застала весь тот ужас, что был после. Ей не пришлось меняться и падать вниз, на самую грань того, что можно назвать разумным человеком, а не просто животным, чтобы выживать. Привыкшему к комфорту беспечной жизни, Джесси пришлось сломать себя, чтобы продержаться этот год. Не в одиночку. Как бы ни хотелось это признавать, в одиночку он бы не справился никогда.

Он хочет бежать от своего прошлого всеми силами. Необоснованно глупо брать чужую фамилию лишь в шутку, да? Райли. Американская фамилия, без итальянских корней, не напоминающая ему о погибшей матери. В отличие от настоящей, она не омрачена тяжелыми воспоминаниями. Она улыбается ему ласкающей улыбкой, заставляющей все ужасы апокалипсиса уйти прочь. Она заставляет его собственные губы растянуться в той же солнечной улыбке, а глаза заблистать счастьем. Для других то ли назвал её в шутку, то ли они действительно мужья, то ли так просто проще звать обоих - Свора быстро приняла его новую фамилию.

связь с вамилс