Луис Дрэйк чувствует, как ему сложно дышать.
Отвратительное чувство, сдавливающее грудь, парализующее легкие. Похожее ощущение бывает, когда ты выходишь на промозглый мороз и делаешь глубокий вдох, который становится у тебя где-то поперек дыхательных путей и заставляет закашляться тяжелым легочным кашлем. Когда опрокидываешь в себя рюмку высокоградусного пойла, а оно идет не в то горло и тебе кажется что ты вот-вот задохнешься. Когда сорок градусов жары, а окна твоего дома на безветренной стороне. Примеров можно было привести бесчисленное множество, но проблема состояло в одном: это ни временное явление. Ни секундный сбой организма, которому может помочь тяжелый продирающий кашель. Это огромный купол, что повис над чертовым городом, закрыв всех здешних обитателей без единой надежды на эвакуацию. Это ловушка, что сделает тебя загнанным в клетку зверем. Жертвой чьей-то ебаной прихоти. И это. Блядь. Давит! Он ненавидит это чувство. Ненавидит быть загнанной жертвой. Это накаляет. Это подбрасывает в голову паршивые мысли. Это заставляет задумываться о том, что они могут предпринять и из раза в раз заходить в тупик. Они... Ничего не могут. Ни в этот раз. Луис прекрасно понимает, что теперь они заперты в Аркане и ни один артефакт из тех, что они хранят в своих тайниках не смог бы помочь им пройти через барьер и укатить куда-нибудь подальше от грядущего пиздеца. А он грядет. Только наступив в дерьмо ты начинаешь принюхиваться, да? Когда проблемы творящиеся на улицах внезапно ставшего совсем неспокойным города тебя не касаются, ты живешь припеваючи. Ты не обращаешь внимания. Тебе насрать, кто кого убивает, кто кому выпускает внутренности. Это тебя не волнует. Но как только угроза нависает на твоей собственной головой, ты понимаешь, что дерьмом начало вонять уже прилично так давно. Что ты где-то привстал на него кончиком своего ботинка, но не заметил этого. А теперь хуй понимаешь как его отмыть. Потому что дома вырубили всю горячую воду, а на улицах объявили карантин.

После замеса в доме Салливанов находящемся в Аркане, Луис думает о том, что минимизировать разговоры о случившемся - это хорошая идея. Потому что кроме матерных слов своему напарнику ему сказать больше нечего. Отношения между ними в последнее время итак больше походили на ветхий кораблик в беспокойном океане. Они едва ли успевали вылезти из одной ямы, немного прийти в себя и падали в новую. В их жизни, определенно, началась огромная черная полоса. Предательства, чары, ебонутые родственнички, проклятья, охотники и демонические лабиринты. Все это измотало Дрэйка настолько, что когда Аркан "заморозил свои границы", где-то там, в его разуме, осталась всего одна печальная одинокая нервная клетка, которая забилась в самый отдаленный уголочек и горько зарыдала, умоляя не убивать ее. Луи пожалел несчастную. Приласкал. Ушел в молчание и обменивался с Мартином односложными фразами. Частенько выходил на дневные прогулки, если и говорил, то только исключительно на отстраненные темы и, о боже, один раз даже уснул на диване в гостиной, а не в общей кровати. Потому что знал, что ничем хорошим разговоры на тему произошедшего не закончатся. Потому что Луис Дрэйк злится. Злится, в кои-то веки ни на семью и даже ни на самого себя. Он злился на Мартина. Когда такое было в последний раз? Он даже и не припомнит. Потому что у него всегда находились оправдания действиям вампира. Потому что он на многое закрывал глаза, уступал ему, когда тот был согласен идти на ответные уступки. И вообще, они как-то сблизились что ли в связи с последними событиями. Стали больше доверять друг другу. Возможно, именно такое послабление три дня назад тяжелым камнем врезалось в их только застекленную бытовуху и... Разъебало все к хуям. Теперь Луису приходится аккуратненько собирать все в совочек. Но почему-то голыми руками. Каждое слово как осколок. Осколок, что может порезать остатки самообладания.

Почему Луис ровняет все на три дня? Потому что Мартин решил коснуться былых проблем спустя именно столько времени. В этот момент Дрэйк преспокойно стоял над плитой. Собственно, над предметом бытовой техники, с которым обращаться он был неспособен как с таковым. Не дружил. Кулинарный талан отхватил его младший брат. Сам Луис не имел никаких талантов. Горланить дурацкие песенки под пару гитарных аккордов - это может каждый. А вот приготовить какую-нибудь охуенную пекинскую утку дано не многим. Впрочем, готовкой он сейчас и не занимался. В его руках была совершенно обычная турка в которой варился совершенно обычный кофе. Тоже, знаете ли, задача не простая. Требующая огромной концентрации. Поэтому Луи молчит. Толи ждет, пока Салливан выговорится, толи думает как не сорваться, толи пока его напиток доварится. Чтож, доварился. И ему кажется, что вместе с кофе варилось и его терпение.

- Апокалипсис. - Дрэйк сливает горячий кофе в кружку и выключая плиту, принюхивается к напитку. Горький, черный, крепкий. Ни ложки сахара, ни грамма сливок. Сегодня будет так. - По крайней мере, надеюсь, что умру быстро. Ибо пару дней назад я думал, что буду умирать долго и мучительно. - Ох уж этот тон. Он, вроде как, звучит весьма равнодушно, но от него так и веет этой раздраженностью. Причем, абсолютно нескрываемой. - Я удивлен, что тебя вдруг заволновали собственные проблемы. - Жестом указывает на продемонстрированный ядовитый клинок и молится, чтобы Салливан запаковал игрушку обратно. Ибо как бы Мартин не решил им зарезать своего сожителя еще до того, как они доберутся до охотника. А такими темпами, как чета Салливан влипает в ебучие неприятности, свои личные неприятности они будут разбирать еще не скоро, как бы прискорбно это не звучало. - Демоническая лиса Мартин. Гребаная демоническая лиса! - Нет, ему сейчас явно не до кофе. Он отставляет чашку на стол и опирается поясницей на кухонный гарнитур. Руки на груди складывает и смотрит на напарника хмуро. - До каких пор мы будем разгребать твое семейное дерьмо? - Да. Он сказал это. Сказал с особым давлением на слово "семья". Сказал прежде, чем успел подумать. Но почему-то не чувствует ни капли угрызения совести. Это долго кипело у него внутри. Учитывая, что Лу изначально говорил, что не хочет влезать во все это. Но оставить Мартина одного - это просто выше его сил. Не ему говорить о демонических лисах, конечно, но тут совершенно другая ситуация. Не стоило сравнивать.

Дрэйк цепляется колким взглядом за фигуру напарника и не верит своим ушам.
Мартин, простите, вообще ослеп? Он вообще не понимает, что, черт возьми, произошло? Чертова любовь к родственникам отключила ему мозг и отправила тот в долгосрочный отпуск? Луи сжимает кружку в своей руке и понимает, что та вот-вот треснет, если он не перестанет так давить. Если он не перестанет злиться. Сдерживать злость в последнее время вообще вошло у него в привычку. Если раньше он не копил ее и выплескивал сразу, чтобы не переполнять чашу своего шаткого терпения, то теперь с этим как-то проебывался. А чаша заполняется. Но вместо того, чтобы хотябы периодически склонять ее в сторону хоть кого-нибудь, Луи собственноручно расширяет ее края. Аккуратно. Чтоб не расплескать. Ни отдать ни капли. Для чего? Наверное, потому что раньше у него не было рядом такого Мартина Салливана. Ему было все равно. Но с появлением в его жизни вампира, многое поменялось. Он научился терпению, воздержанию, определенной стойкости и ровности собственного духа. Только вот характер, взбалмошный, резкий, противный и, чего уж греха таить, весьма пизданутый, на удивление, сопротивляться этому не стал. Он затаился и все ждал, когда наступит тот момент, чтоб хозяин потерял свою бдительность. Расслабился. Тогда он может напомнить о себе. Подобраться к чаше и толкнуть ее так резко, что та оборвет тонкие струны душевного терпения, въебет по хрупкому равновесию и разольет все скопившееся дерьмо по скользкому полу. И Луис обязательно подскользнется. Подскользнется и сломает себе хребет. Потому что он был слишком жаден, чтобы разориться на уборщицу, которая хотябы периодически убирала весь хлам из его головы.

- Ты вообще себя слышишь? - Это Мартин так пытается сгладить ситуацию, или забрался Луису на плечи, свесил ноги и с забавой пятилетнего ребенка, громко смеясь, бьет его своими маленькими ножками по груди, примерно прикидывая, когда у оборотня перехватит дыхалку и тот, психанув, скинет его на пол. Почти нежно, по-отечески. - Скажи мне, что твоя семейка практикует колдовство, которое превращает человека разумного в непроходимого идиота, ибо в противном случае я просто отказываюсь верить в то, что ты говоришь все это находясь в своем уме. - А ведь и правда, Салливан изменился. Стал более беспокойным? И вряд ли так на него влияли собственные проблемы. Ведь их и раньше было в дохуестическом достатке. Но они быстро подчищали их. Легко и непринужденно. Вместе, ни на что не отвлекаясь. Но как только в Аркане появились подростки, которые с завидным упорством вляпывались в какашки и с огромным удовольствием размазывали их по своему "любимому" дедуле, все как-то пошло по пизде. Кто угодно мог бы назвать это совпадением. Кто угодно вроде напрочь ослепшего Мартина.

Луиса тоже можно было назвать слепым. Но слепоту свою он хотябы мог оправдать. Он перестал видеть все, что творится вокруг него, когда все поле его зрения стал занимать стоящий напротив него вампир. И когда тот отрывается от дверного косяка, устраивая незамысловатое дефиле по комнате, Дрэйк как-то неосознанно сильнее вжимается в кухонный гарнитур. Да, разговор в демоническим лисом расставил кое-какие точечки над буковкой "ё". Луи перестал копаться в себе, сопоставляя все за и против и просто принял то, что Марин как-то совсем неожиданно стал лауреатом в соревновании за его когда-то умершее сердце. Собственно, конкурентов-то и не было. Уже как тридцать лет все претенденты были связанны по рукам и ногам, выкинуты за борт в бушующий океан самим Луисом. Не сказать бы, что все эти годы он хранил неприкосновенную верность, но в последнее время все стало совсем плохо. Настолько плохо, что щуплый подросток в обычной домашней рубашке, кидающий на него равнодушно-гневные взгляды выглядел привлекательней, чем какая-нибудь разодетая фигуристая барышня в неоновом свете ночного бара.

- Проблема в том, что если бы не фамилия Салливан, с лисицей мы бы вряд ли пересеклись. - Простая истина. Луис настолько сильно выделяет фамилию "Салливан" в своей фразе, что в этом слове собранно столько раздражения, сколько, наверное, Мартин еще не слышал никогда. Вообще, одна и та же фамилия из уст оборотня всегда звучала по-разному. Смотря кого он имел в виду. Конкретно Мартина или его родственничков. - Проблема в том, что эти девочки - не твоя забота. У них, черт подери, есть родители! - Дрэйк подносит чашку к губам и в возмущении делает один большой глоток. Горячий напиток заливается в горло, заставляет болезненно зажмуриться. Черт подери, как же горько. Он либо переборщил с количеством молотого, либо эта горечь давно осела на его языке. Еще с того момента, как он понял, что ЭТИ ПРОБЛЕМЫ, отберут у него Мартина. Что они просто займут все его время, займут отдельное место в его едва дышащей душе и, вскоре, просто вытеснят волка оттуда. И Луис сглатывает эту кофейную горечь и отставляет от себя чашку, когда Салливан делает шаг в его сторону. Ну, давай, подойди ближе. - Или это у Салливанов прикол такой? Выбрасывать своих накосячивших отпрысков как кучу мусора? Чтож, теперь они, должно быть, счастливы. Теперь все их неудавшиеся детки собраны в одной большой клетке и скоро будут задавлены как крысы. Какое несчастье, потерять столько молодых талантов в такой трагедии. - Он должен остановиться. Прямо сейчас. Потому что тикающий механизм уже запущен и вот-вот рванет. Но даже слова Мартина о том, что он не желает накалять ситуацию провалились куда-то за грань уже подернувшейся реальности. Потому что... Что это? Он слышит ревность в словах напарника? Или ему просто хочется, чтобы это так звучало? Должно быть, он ошибается. Потому что Салливан говорит, что ему все равно. И та самая ПОСЛЕДНЯЯ нервная клетка, смотря за тем, как рушатся последние остатки морали, как вышеупомянутая чаша больше не держится на тонкой вытянутой хрупкой ножке, как рвутся когда-то так неумело зашитые душевные раны, истошно заорала и бросилась спасаться. Ему больно.

- Проблема, Мартин Салливан, в том, - Луи отрывается от кухни и делает шаг в сторону вампира. - В том, что ты так отчаянно цепляешься за свое прошлое и не видишь то, что находится у тебя буквально под носом. - Он даже пытается скрыть это сожаление за какой-то совсем кривой, совершенно несвойственной ему безэмоциональностью. И он подойдет еще поближе, чтобы напарник лучше смог это рассмотреть. - Не видишь, потому что тебя больше интересуют чьи-то малолетние отпрыски, напивающиеся на каких-то сомнительных мероприятиях, которые обращают их в стражников теперь закрытого города. - Может быть, он и слышать стал плохо? Тогда Дрэйк сократит расстояние между ними до непозволительного минимума и даже немного наклонится. - Проблема, наверное, в том, что в отличие от твоей милой внучки, связавшейся с демонической лисой, у меня не хватило ума залезть Рейнарду Хельсону в штаны. - Кто знает, может быть тогда бы Мартин, наконец, среди теней своей бесконечной родни, уловил силуэт своего спутника? Оглянулся хотябы на секунду. Увидел, что не только семейству Салливан, но и ему нужна помощь. Хотя, вряд ли. Ведь ему все равно.

Видит Бог... Он не хотел всего этого. Не хотел все это говорить. На самом деле, не так уж сильно его волновали все эти ебучие проблемы, что свалились на Мартина из-за появления в городе его семьи. Дело, наверное, было в самом Луи? Просто, он слишком привязался. Наши привязанности - это наши слабости. Они заставляют идти на самые дурацкие поступки и говорить самые необдуманные слова, когда понимаешь, что ты стоишь на краю. Это похоже на некое помешательство. Когда твоя жизнь внезапно меняется. Ты, вроде как, давно к этому шел, давно был к этому готов, но никак не мог решиться. Но в один день в этой самой жизни появляется нечто такое, смотря на что, ты понимаешь: черт возьми, это то, ради чего я проделал весь этот путь. Это то, ради чего хочется жить, что хочется защищать и ради чего хочется просыпаться каждый день. Мартин Салливан появился на его пути так внезапно, что он даже не успел подумать. Не успел ничего решить. Он просто потянулся за ним и не заметил, когда сам, собственными руками, подтер эту черту называемую обычное напарничество. С Мартином было весело? Определенно. Он принес в существования волка совершенно другие краски. Научил брать от жизни все. Пить ее до самого дна. Но не трогать ту самую вишенку на дне твоего бокала. Потому что слишком красиво. Потому что слишком сладко на фоне горького привкуса алкоголя. Она перебьет этот вкус и захочется еще. Губы Мартина не походили на горячий ожег после высокоградусного. И уж точно не отдавали вкусом пьяной сладкой вишни. Они были холодными как лед и горчили привкусом ментола. Но тогда, под неоновой вывеской, в помещении насквозь пропахшем обидой и захламленном чужими вещами, именно их прикосновение выбило у него последнюю почву из-под ног. Затянуло голову таким густым туманом, что протяни руку и ты не увидишь собственных пальцев. Это был маленький проблеск еще не осознаваемой тогда надежды. Но такой яркий, что ослепил глаза.

Но теперь Мартин Салливан не смотрит на него так, как смотрел тогда. Он смотрит обиженно, зло и, кажется, волк даже перестает слышать его дыхание. Дрэйк никогда к этому не привыкнет. Один из извечных страхов, да?  Потому что живым свойственно дышать. А Мартин всегда был для него самым живым, самым свободным, самым... Самым? Тот, за кого он был готов подставиться с самого первого дня. Когда прямо в волчью морду смотрело два заряженных серебряными пулями пистолета, а он все равно продолжал прикрывать собой мальчишку, едва ли не почившего тогда под ним на пыльном полу подвального помещения дома какого-то мага, имя которого ты уже и не вспомнишь. И... как все до этого дошло?

Дрэйк не видит никаких причин для чертового нервного смешка со стороны Мартина. Ему смешно? Черт подери, серьезно? Он просто смеется? Это, знаете ли, даже не обидно. Это больно. Луи очень хочется перехватить вампира за плечо, прежде чем снова убежит от него и спросить: какого, собственно, хрена? Он находит все происходящее смешным? Вот волку как-то не до смеха, но напарника он отпускает. Позволяет ему просто уйти. Сигареты. Как же без них. Еще больше раздражения в эту сраную копилку, когда у Салливана все валится из рук. Оборотню удалось его задеть? А ему так хотелось? Нет. Не хотелось. Но от чего-то сейчас он думал, что если бы не сказал все это, то его просто разорвало бы изнутри. Он думал, что ему станет легче. Думал, что Салливан, наконец, поймет, что все происходящее, как минимум, попахивает абсурдом. Что он зациклился. Он - это кто? Сам Луис на Мартине, или Мартин на своих вечно влипающих в неприятности родственниках? Интересный вопрос, ответ на который Дрэйк, возможно, поищет попозже. Ибо сейчас в его душу внезапно закрадывается страх. Вампир хватается за свой "походный" зонт. За окном - вечер, но солнце еще не село за горизонт. А значит, он собрался... Уйти? Луис ему не позволит. Теперь не позволит. Теперь, когда Салливан занял собой все его сознание, когда вошел в статус "он моя жизнь", пути назад уже не было. Подпустив к себе волка слишком близко, он сам не понял, как попал. Луис Дрэйк никогда не отпускал никого просто так. А если и отпускал, то не разрешал возвращаться. Мартин из тех, кто не позволит посадить себя в клетку. Если он действительно захочет уйти, то уйдет. И не вернется не потому, что ему не позволит сам Луис, а не вернется, потому что это выше его чертового вампирского достоинства.

Дернуться навстречу вампиру, чтобы остановить его, не позволяют слова брошенные Салливаном так, что Луис едва не захлебывается ядом. О, ему была знакома эта интонация. Когда-то очень давно он и сам мог бросаться подобными словами. И что он чувствовал тогда? Ничего. Полное равнодушие. Ему было... Все равно? Да, все равно, что кто-то пытался его удержать, а он считал, что в этом нет никакой необходимости. Потому что он уже был холоден как лед. И слышать такой же тон в свою сторону. Слышать его от Мартина Салливана - это худшее, что он хапнул за последнее время. Чары? Не беда, перекроем. Иллюзорный лабиринт? Вывезем. Мы же в месте. Демоническая лиса? Хуета. Все будет хорошо, если я держу тебя за руку. Яд, пущенный тебе под кожу тем, кто дорог тебе больше собственной жизни? Отравись и сдохни, Луис Дрэйк, потому что ты один.

Но Салливану есть за что зацепиться еще. Луи знал, что рано или поздно, эта тема всплывет. Его брат в Аркане не мог остаться незамеченным. Не сказать бы, что Дрэйк навещал его часто. Практически вообще не навещал. Но Мартин был совсем не дурак. И раз уж волк считает, что имеет право ковырять его за семью, то почему сам вампир не может делать то же самое. А Луис знает, почему. Потому что он, в отличие от напарника, не разгребает дела брата. Не вытаскивает его из дерьма. Он уходит всего на пару часов и не вмешивает в это самого Марти. Потому что знает, что знакомство этих двоих ничем хорошим не обернется ни для кого. Он в силе понимать, что его родственники не могут стать камнем преткновения в том, что он так долго пытался построить! И Лу раздраженно постукивает пальцами по столешнице, отрывается от нее и снова возвращается к кружке со своим кофе. Горечь должна перебить этот ядовитый привкус во рту.

- Я не пускаю свое прошлое в НАШУ жизнь, Мартин. - А вот тут стоило уже задуматься о правах. Имеет ли он право называть их жизнь "нашей"? Ведь, как оказалось, сам вампир так не считает и он явно дал это понять. Жаль, что только сейчас. Если бы Салливан поставил точку раньше, возможно, Луису было бы проще с этим смириться. Возможно, он бы не переживал бы так. Пережевал и выплюнул. Может быть, не найдя выхода, даже собрал свои вещи и ушел. До того как понял, что не может уйти. До того как понял, что... - И я, черт подери, тот, кто...

Нечто такое быстрое проносится прям в такой опасной близости рядом с ним самим, что Дрэйк едва успевает среагировать. Острый кончик зонта-трости при развороте задевает чашку в его вытянутой на рефлексе руке и расшибает прекрасный, новенький, кофейный сервиз позади Луиса. Слышится звон разбитой посуды и, пожалуй, чего-то еще. Кажется, вместе с ней Мартин Салливан только что разбил сердечко одному очень глупому волку. Волку, который так и не смог договорить: я тот, кто ВСЕГДА был рядом с тобой. Но теперь он молчит. Теперь эти слова вряд ли имеют какой-то смысл. Наверное, никогда и не имели. Потому что Салливан всегда был глух к нему в этом плане. Стоило это хорошо усвоить. Немножко раньше. Совсем чуть-чуть. А теперь, что? Теперь он, в мгновенно повисшей тишине, оглядывает масштабы разрушений, жалеет загубленный зонтик и выпускает из пальцев все еще зажатую в них ручку от разбитой чашки. Спокойно. Только спокойно... В ушах стоит звон. Давящая боль сжимает виски. Луи молча отрывает несколько салфеток, чтобы вытереть с кожи своей руки обжигающе-горячий кофе и промокнуть ими же влажные пятна на свой когда-то снежно-белой майке. А звон, тем временем, становится все отчетливее и осознание того, что это вовсе не звон, заставляет Луиса раздраженно отбросить грязные салфетки к остальному хламу.

Это... Не звон. Это предсмертный крик его последней нервной клетки. И ее внезапное замолкание становится именно той точкой невозврата, которая заставляет волка сорваться со своего места и схватить зарвавшегося говнюка за грудки. Ультранасилие? Прекрасно. Потому что разбить лицо Мартину Салливану хочется так, как не хотелось еще никогда в жизни. В этом желании несчастный кухонный столик складывается под спиной вампира буквально пополам. После явно нерассчитанного удара о его поверхность, тот идет трещинами, ножки разъезжаются и крышка надламывается, опрокидывая двух сцепившихся сверхов прямо на пол. Мебель совсем не жалко. Явно хорошо так ушибленную спину Салливана, которая и приняла на себя весь удар - тоже. Зато Дрэйку очень жалко себя. Ибо ему уже хватало того, о чем он постоянно жалеет. Об этом он тоже пожалеет. Но не сейчас.

Наверное, так и должна была подойти к концу их история. Долгая, по меркам самого Луиса. Красивая, яркая. Да, Мартин Салливан, определенно, преподнес в его жизнь красок. Ведь чем смелее художник, тем полнее краски в жизни. А вампир был тем еще отбитым ублюдком. Наверное, именно это и привлекло волка. Заставило уцепиться за эту палитру. Он думал, что тоже сможет стать таким же. Но, по сути, ничего не поменялось. Луи винит Мартина за то, что тот бесконечно цепляется за свое прошлое. Но сам, как тот и заметил, был не менее зациклен на своем. Он все еще слишком много думает. Все еще слишком много сомневается. Но в чем он никогда не сомневался, ни на единый миг, ни на единую шальную мыль, это в том, что он сделал правильный выбор. Сколько бы дерьма не оставил за собой. Что бы о нем не думали. Он сделал правильный выбор, когда увязался за щуплым подростком, скрывающимся за десятками лиц из своего дурацкого зеркальца. Они приняли это решение вместе. Они связались по общему желанию. Но как-то вышло так, что Салливан знал, как этот крепкий узел развязать, а Дрэйк, по ходу, где-то что-то проебал. Как всегда.

Чтоб краски жизни заиграли, надо стряхнуть осевшую на душу пыль. И Мартин встряхивает ее. Хорошо так, с оттяжечкой. Когда заставляет оборотня сорваться и с силой приложить его об стол. И когда мебель под чужой спиной проваливается, Дрэйк даже пытается смягчить это падение, но, по итогу, не удерживается на ногах. Отбитое колено заставляет зажмуриться болезненно и тихо завыть вампиру в плечо. Обида. Такая обида засела где-то под ребрами, что даже теперь эта злость не проходит. Он все еще намерен избить Салливана до кровавых соплей. Намерен же, да? Конечно. И именно для этого находит в себе силы, чтобы приподняться на левой руке и замахнуться свободной, чтобы в следующее мгновение тормознуть буквально на пол пути. Ему стоило только заглянуть в эти блеснувшие угрожающе-рубиновым оттенком глаза. Именно в тот момент когда они меняют свой цвет на привычный, родной. Эти перемены во взгляде вызывают внутри оборотня ощущение перещелкнутого механизма. И он впадает в замешательство, потому что не знает, в какую именно сторону. Что это только что было? Это секундное восхищение? Это настоящий, глубокий, человеческий вздох? Вздох который прошибает Луиса в холодный пот, перехватывает дыхание и вызывает желание наклониться ближе. Он хочет еще. Он хочет видеть этот взгляд, хочет слышать, как Салливан, черт подери, дышит именно так! Хочет понимать, что именно ОН заставил обычно не подающего никаких признаков жизни вампира вести себя именно так!

И расплата за мгновение слабости прилетает Луису прямиком под ребра. Резкая боль не отрезвляет, не приносит в затянутую туманом голову ясность. Кажется, что-то сломалось. Прямо там, внутри. И, если это не несчастное ребро, то точно последние остатки самообладания Дрэйка. Его занесенная для удара рука оказывается перехваченной и вот, в ответ, уже прилетает подача прямо по лицу. Он уже и успел забыть, какой действительно тяжелый кулак у Салливана. Как обманчиво-беззащитен его внешний вид. Уже успел позабыть, что в теле костлявого семнадцатилетнего подростка сидит злой, охуевше сильный, стопятидесятилетний вампир. И его удар едва ли не заставляет зубной состав оборотня случайно подвинуться. Слишком быстро и неожиданно чтобы успеть перестроиться. Слишком резко, чтобы в одно мгновение не оказаться на спине уже самому. Чувствуя во рту привкус собственной крови, луи, едва дыша, открывает затянутые пленкой глаза и видит, как вампир поднимается на ноги. Лежать дальше - равносильно смерти. Упавший погибает первым. Салливан не посмеет. Всегда прикрываясь за простым: "у меня нет души", он проявлял слишком много теплоты и заботы к своему окружению. К людям, которые были ему дороги. И Луис Дрэйк был уверен, что просто не может не войти в эту категорию. Ибо почему, в таком тотальном замешательстве, вампир все еще не свернул ему шею?

Потанцуем. Чтож, почему бы и нет? Ведь это их последний танец, да? Именно об этом думает волк, разбивая своей спиной очередной предмет их незамысловатого, нажитого честным трудом интерьера. Ладно, ладно. Не совсем честно. Но его ценности это не отменяет. Наверное, именно в этот момент его боль выходит на новый уровень. Уровень, когда она забирается под самую кожу, распространяется по всему телу, давит на без того ушибленные плечи и бьет отбойным молотком в виски. Когда звуки вокруг заключаются под крышку полулитровой пустой банки и ты пытаешься прислушиваться к ним. Пытаешься ощутить их наощупь. Потому что они становятся густыми и вязкими, как чертова ореховая паста. Луис Дрэйк ненавидит ореховую пасту. Но больше чем ореховую пасту он сейчас ненавидит Мартина Салливана. Всей своей пропащей душой. Эмоциональное выгорание? Нет. Обвалившиеся с полок книги пестрят кричащими названиями о контроле гнева, но, блядь, ни одно чертово слово со страниц этой бесполезной макулатуры сейчас не сможет заглушить внезапно полыхнувшую в нем жажду убийства. Она есть. Но он не сможет. Знает, что не сможет. Зато сможет поднять самый тяжелый фолиант и запустить его в вампира, чтобы заставить того увернуться именно в ту сторону, где его уже будет ожидать крепкий перехват волка. И Луис выкручивает тонкое запястье Салливана, заламывая руку тому за спину и крепко прижимая к себе. Так ему удобней свободной рукой обхватить тонкую талию, зарыться носом в отросшие волосы на затылке и глубоко вдохнуть горький запах ментоловых сигарет. Так ему проще выцепить это мгновение последней близости. Он чувствует как дрожит его собственная ладонь, скользящая по напряженному животу вампира. От боли? Нет, совсем нет. А вот Мартину сейчас будет больно. Обязательно. Когда Луи резко толкнет того в сторону противоположной стены, развернет к себе и в одно быстрое движение расшибет ему собственным лбом нос. Он бил наверняка. Так, чтобы задеть собственное обостренное чувство обоняния, когда по лицу Салливана потечет кровь. И, пожалуй, это то, что останется в его воспоминаниях навсегда. Уперевшись коленом между ног вампира, он крепко прижимает его к стене, чтобы тот не смог даже дернуться под ним в то время, как Луис, упиваясь чувством собственного превосходства в таком положении, отсечет все пути к отступлению. Кровь Салливана, на удивление, не вызывает в нем приступ неконтролируемой тошноты, как это происходит обычно. Мешаясь с запахом ментола, злости и собственного отчаяния, с запахом непроходимой глупости и режущей болью где-то под ребрами, она влечет за собой самый прекрасный запах, который когда-либо чувствовал волк. Это заставляет его дрожащей рукой перехватить острый мальчишеский подбородок и растереть большим пальцем кровь по губам Мартина. - Ну и куда ты собрался, Салливан? - О, нет. Нет-нет-нет. Слизывая языком красную краску с холодных губ вампира, Луис Дрэйк уверен в том, что этот танец не последний. Он просто не даст Мартину уйти. Никогда. И если для этого оборотню потребуется сломать ему ноги и посадить на цепь - он с радостью это сделает. Он сломает каждую косточку в этом теле. Он повесит самый тяжелый замок на его шею и проглотит ключ. И если вампир с этим не согласен, то сегодня ему придется убить оборотня.

Луис чувствует, как приятно покалывает разбитая изнутри щека. Вампирская кровь, воистину, творит чудеса. Обладая превосходной регенерацией, он, все равно, не смог бы затянуть эту рану так быстро. Но в голове Дрэйка и мысли не было, чтобы использовать ее по такому применению. Он пробовал кровь Салливана только ради интереса. Гонимый собственным желанием ощутить - каково это. Подумать только. И это тот, кто буквально неделю назад боялся, что с головы вампира упадет хотябы волосок. А теперь собственноручно ломает ему нос и получает от этого такое удовольствие, что, кажется, вот-вот сойдет с ума. За тридцать лет они столько раз сцеплялись в драках, что трудно сосчитать. Но сегодня над ними нависло нечто такое давящее, что кулаки сжимались сильнее. Что удары приходились именно туда, куда и должны были попасть. А не вскользь, не для виду. Они, в первый раз, не щадили друг друга. Сделать Мартину Салливану по-настоящему больно? О, нет, что вы. Это совсем не про Луиса Дрэйка, ведь чертов равнодушный вампир был так дорог ему. Настолько дорог, что вполне нормально было обманывать себя, говоря, что это не равнодушие, это просто привычка, выработанная годами одиночества. Так просто сказать, что Салливан и правда переживает, едва увидев что-то новое в его глазах. Новое - не значит теплое. Это могло быть что угодно, ведь волк понятия не имеет, как именно Мартин может среагировать на тот или иной случай. Ему казалось, что он видел это беспокойство в последние дни. Ему казалось, что он чувствовал это участие в их общей жизни. Ему казалось, что он, наконец-то получил отдачу. Но, мать его, как же он ошибался. Впрочем, ему все равно. Пусть так. Ведь не особо важно, что чувствует рядом с тобой конкретный человек. Куда гораздо более важно, что чувствуешь ты. Ему кажется, или он слышит, как бьется чужое сердце?

Вампир. Быстрый, сильный, ловкий как кошка. Луис сталкивался с ними ни раз. На улице, в бою, в постели. Неудержимые и неподвластные никакому давлению. И было глупо предполагать, что Салливан позволит долго удерживать себя в ловушке. Собственно, Дрэйк и не думал. Собственно, и держал не так крепко. А вампир шипит как загнанный в угол кот и крадется по стене. Самый лучший путь для отступления, когда снизу все ходы и выходы перекрыты. Но кто мог ожидать, да? Лу пытается дернуться назад, отталкивается от стены, но оказывается перехваченным в цепкий захват чужих ног.

Так значит, он собрался ломать говнюку кости? Хорошо, да будет так. Луи цепляется за чужое колено, в желании раздробить коленную чашечку, но временное помутнение разрывает на части звук дверного звонка. Такой резкий и неприятный, что у него снова звенит в ушах. Бедная престарелая миссис Редански, видимо, тоже отвыкла от их постоянных стычек и переполох в соседней квартире заставил ее заволноваться. И ведь волку, действительно жалко старушку. Одинокая, добрая и переживательная. Он бы обязательно, в пример Салливану, прокричал что-то о том, что у них все действительно все хорошо. Но так получилось, что цепкие вампирские лапки так крепко сдавливают ему шею, что он может только выдавить из себя какой-то нечленораздельный звук и попытаться сглотнуть собравшуюся во рту слюну. Он бы с удовольствием плюнул мелкому ублюдку в лицо, но тот, видимо, почуяв подвох, быстренько сполз на пол, высвобождая волка из крепкой хватки. Быстрый и опасный. Это завораживало. Всегда завораживало. Завораживает даже сейчас, когда колено подгибается под сильным ударом и ты грузно оседаешь на пол. Завораживает, даже когда чужой кулак мажет по губам, разбивая их в кровь. Луис - неисправимый романтик. Или просто извращенец, которому заходит избивать малолетнего пацана.

Следующий удар волк перехватит. Сплевывая на пол свою собственную, жгучую кровь, он раскрытой ладонью левой руки ударит Мартина прямо в солнечное сплетение. Если бы на его месте сейчас был человек, скорее всего, тот бы в ближайшее время откис от остановки сердца. Но не стоило забывать, что перед ним вампир. Это всего лишь дезориентирует его на время. И этого времени Дрэйку хватит для того, чтобы дернуть пацана на себя за перехваченную руку. Он тоже силен. И в этой силе он мог бы уступить, пожалуй, только древнему вампиру. Но вряд ли он уступит Марти. Только если действительно будет его жалеть. Но, упс. Он не жалеет. Он хватает вампира за затылок и тащит к тому самому шкафу, к которому пару мгновений назад его отправлял сам Салливан. Там еще остались не сломанные полки. Пару штук. Которые он с превеликим удовольствием пересчитает вампирской щекой. Одна, вторая. Развернуть к себе, оглядеть состояние ущерба и не стать удовлетворенным в полной мере. Проклясть особенности тел сверхов и нанести удар под дых. Так, чтобы вампир согнулся и возможно даже потерял свое так заводящее Дрэйка дыхание. Ему хотелось? Да. Ведь если он не будет отбиваться, все остановится. Если все остановится, Мартин уйдет. Должно быть, даже вещи не соберет. Ему даже не будет нужен поломанный зонт-артефакт, ведь за окном уже стемнело. Это едва видно за неаккуратно чуть приоткрытой шторой в гостиной.

- Об этом нужно было думать раньше! - Кажется, выкрикнув это сейчас, он просто сорвал голос. Горло все еще давило после крутого вампирского захвата и слыша себя сейчас, Луис психует еще больше. Он звучит жалко. - Об этом нужно было думать тридцать лет назад! - Думать о том, чтобы свалить. Еще тогда, в день их первой встречи. Когда они бежали от толпы разъяренных магов и провалились в подвал под домом. Когда чертовы охотники сделали выстрел и сразу же вывели Дрэйка из "игры". Мартин мог просто сбежать. Бросить его там, спасая самого себя, но какого хрена? Какого хрена он заставил себя остаться? Какого хрена помог добраться до машины? Какого хрена сам сел за руль и увез волка оттуда? Что это, мать его было? Подвиг? Ебаное, мать его милосердие? Но ведь Салливан с такой уверенностью утверждает, что у него нет чувств! Нет души! Нет вообще ничего, что могло бы делать его живым?! Он сам сделал выбор! Поэтому, будь добр, хочешь или не хочешь, но сдайся, Мартин Салливан. Потому что Дрэйк ударит еще раз, наотмашь и перехватит вампира за волосы, чтобы заставить того поднять голову и посмотреть на него. Посмотреть прямо в глаза и... И что?

- Тебе просто нужно было уйти и дать мне умереть. - Чтобы не убивать меня сейчас. Потому что все, что происходит, кажется, вот-вот лишит его остатков разума. Он просто провалится в эту яму с головой и просто не сможет из нее выбраться. Потому что больше не будет того, кто протянет ему руку. Кто будет держать свою холодную ладонь на его лбу, когда он будет в бреду чувствовать, как ломает тело агонией. Того, кто скажет ему, что все будет хорошо и они выкарабкаются. Того, кто сожмет его запястье и уверит в том, что все творящееся вокруг - всего лишь иллюзия. Того, к чьему тихому дыханию он будет прислушиваться по утрам и накрывать одеялом оголенное в беспокойном сне плечо. Такие мелочи. Но они важны. Действительно важны! Он просто не сможет без них существовать! Без этого всего, его самого уже не существует!

В те моменты, когда тебя душит отчаяние, когда тебе кажется, что у тебя ничего не получается и что невозможно ничего сделать, ты не осознаешь, что, на самом деле, движешься вперед. До этого момента, Луис Дрэйк никогда не отчаивался. Чтобы не случилось, как бы тяжело не было. Он всегда помнил, что опустить руки - значит остановиться. Что бы не случилось, нужно заставлять себя сделать шаг. И еще шаг. И еще. Если понадобится, то перейти на бег. Луи старался, правда. Изо дня в день. Он не давал этому чувству взять верх. Он бесконечно отвлекался на новые надежды и цеплялся за каждую нитку, что могла бы привести его и вампира к их осуществлению. И за этой бесконечной беготней он совсем забыл подумать о себе самом. О собственных желаниях, о собственных надеждах. О своем личном "Я", в конце концов, которое с каждым месяцем тонуло в пучине совсем других переживаний. Так ему ли сейчас говорить Мартину о том, что нужно было думать раньше? Он тоже мог бы задуматься. Хотябы на одно короткое мгновение. Хотябы тогда, когда спешно скидывал вещи в свою сумку, желая сбежать из Анакортеса так, чтобы его не хватились. Потому что он знал, что стоит ему добраться до Аркана, никто уже не бросится на его поиски. Бросились бы? Вряд ли кто-то поднял бы тревогу, но он был уверен, что у близких остались на него некоторые обиды. Так вот. Подумать оказалось слишком тяжело. Потому что все, что тогда было в его голове - это образ малолетнего мальчишки, поселившего в его душе такой запал, который не смог бы выгореть, даже если бы ему предложили какую-то другую, более заманчивую альтернативу.

Жаль, что этот мальчишка, скорее всего, уже мертв.
Луи сильнее сжимает пальцы в чужих волосах, когда Мартин падает на колени. Он не даст ему опустить голову. Только позволит сплюнуть наполнившую рот кровь. И ему не нравится этот блеск в глазах вампира. Абсолютно не нравится. Он тут, понимаете ли, срывает голос, буквально крича о своих чувствах, а Салливан не видит в них ничего, кроме личной насмешки. Его это забавляет? Эта мысль режет по ребрам сильнее и делает больнее, чем предшествующий удар. Эта мысль вскрывает ему горло так легко, как не разорвал бы мягкие ткани самый острый нож из его коллекции. Вампир всегда говорил, что он хорош в бою на ножах и даже не представлял как он хорошо умел высекать кровоточащие раны прямо на расшатанном, больном сознании своего напарника одним лишь взглядом. И Дрэйку хочется прямо сейчас, снова надавить на затылок Салливана и приложить его лицом о пол. Вдавить уже и без того разбитой щекой в чертов паркет, пока он сам будет давиться вновь и вновь душащей его обидой. Да! Да, мать его! Он чертов псих! Псих, потому что подумал, будто сможет вдохнуть жизнь в то самое тело, которое и без этого казалось ему живее всех живых. Всегда. Он никогда не сомневался в том, что Мартин куда гораздо живее, чем он сам. Вампир, полный желания идти к своей цели. Никогда не отчаивающийся, не боящийся оступиться на пути к своим желаниям. Такой же псих, как и он сам? Нет, Салливан ошибается. В Луисе Дрэйке не было и десяти процентов того же огня, что горел в глазах, по словам самого Мартина, мертвого человека!

Луи и его поспешные выводы - это классика жизни оборотня. Он всегда действовал сгоряча. Всегда рубил с плеча. Всегда совершал необдуманные поступки и опирался исключительно на своих личных тараканов, что роем клубились в его голове. Если он втолковал себе в голову какую-то истину, то выбить ее оттуда - это задача совершенно непосильная. Его мысли как чертовы репейники, запутавшиеся в чьих-то волосах так крепко, что только отрезать. Возможно именно этим и планирует заняться Мартин, когда хватает Луиса за шею и ввязывает его в продолжение драки. Остановиться. Им нужно было остановиться, или кто-то из них точно умрет. В своем не желании переступить через эту грань и действительно сделать последний рывок, чтоб чье-то бесчувственное тело рухнуло на пол, они настолько обессилили, что назревшая ранее драка превращается в какую-то совершенно дурацкую потасовку. Луис беспорядочно отмахивается руками, в желании больше не дать вампиру задеть его, потому что еще один особенно сильный удар и именно он станет тем самым бесчувственным телом на полу. Но зрение его подводит. И чем дольше это продолжается, тем чаще удары Салливана достигают своей цели. Чем дольше это продолжается, тем больше ударов пропускает и он сам. И наступает тот момент, когда Мартин решает положить этому конец.

И мир перевернулся. В прямом смысле этого слова. Луи встречается спиной с дощатым полом и жалобно стонет от боли. Вот теперь дороги назад уже точно нет. Теперь, когда вампир забирается сверху и седлает его бедра, он не видит никакой дороги даже впереди. Холодная рука накрывает его губы и Дрэйк тяжело вдыхает носом. Собственная кровь заливается в носоглотку и перекрывает дыхание. Грудь сводит судорогой. Руки неосознанно цепляются за белоснежную рубашку, пачкая ее в крови. Наверное, надо было подать Салливану сигнал. Знак, что если он сейчас его не отпустит, то волк точно захлебнется в крови и подохнет такой дурацкой смертью. Но смотря на Мартина вот так, снизу-вверх, сквозь разноцветную дымку уходящего сознания, Луису кажется, что его напарник - это, действительно, самое прекрасное, что он мог бы увидеть перед смертью. Именно такой. Помятый, побитый, истекающий кровью. Ха, разукрашенный его собственными руками, кто бы мог подумать! Дикий, ненормальный, черт подери, такой красивый! Самое лучшее, что было в его жизни. Самое дорогое, что он когда-либо держал в своих руках. Сейчас. Держит крепко. Пальцами комкает сбившуюся одежду и медленно моргает, пытаясь вернуть его очертаниям четкий силуэт.

И, кажется, что это все. Финал. Но ощущение прохлады на горящих от ушибов губах куда-то пропадает и Дрэйк так глубоко втягивает ртом воздух, что, кажется, перед глазами сейчас проносится вся его пизданутая жизнь. От первого вздоха кричащего младенца, через густые угодья Анакортеса и вплоть до этой секунды, когда он снова вспоминает каково это - дышать. Что заставило Салливана отпустить его, он понимает слабо. Но в голову тут же бьет мысль о том, что это тот момент, в который вампир уйдет. И он больше никогда его не увидит. В уши словно забили пробки. Помещение вокруг обвалилось в глухую яму. Лу переворачивается на бок, в слепом желании перехватить сорвавшегося куда-то Мартина за лодыжку, но тот выскальзывает из его ладони буквально в последний момент. Его раздраженный выкрик слышен где-то очень далеко и Луи зажмуривается, стараясь выровнять толчками вырывающееся из груди дыхание и наладить связь с этой реальностью. У него даже выходит приподняться. Он даже готов встать. Встать, чтобы костьми лечь перед порогом и никуда не выпустить придурка из квартиры. Они еще не закончили. Он еще может продолжать доказывать вампиру, что не собирается никуда того отпускать.

Блядь... Блядь!

Мартин возвращается так же неожиданно, как решает снова приложить волка к полу. Чтож, одним ударом головы больше, одним меньше, уже не так важно, когда он может снова прикоснуться к прекрасному. После отчаяния наступает покой, а от надежды сходят с ума. Отчаяние - это ерунда. Луис может жить с отчаянием. Надежда - вот чего он не выносит. А чужие губы явно отдают горьковато-соленым привкусом этой сучки. Но к ним хочется тянуться. Это уже явно не то, что Дрэйк чувствовал тогда, под неоновой вывеской, чужого убежища. Это что-то куда гораздо насыщенней. Эйфория? Нет. Она и рядом не стоит с тем, что он сейчас чувствует. Второе дыхание? Слишком приземленное объяснение происходящему. Губы Салливана горчат огненной смесью крови оборотня и вампира. И несмотря на свой холод, обжигают так болезненно, что доселе затянутое дымкой сознание становится таким ясным, каким не было еще никогда. Разорвать поцелуй, чтобы сглотнуть эту горючую сметь и припасть к губам вампира еще раз. Захмелеть как неумелый подросток, вливший в себя бутылку джина. Не дать головокружению захватить его, когда он, собрав силы, подастся вперед и перехватит Салливана за талию, неуклюже меняя положение и заваливая того на спину в желании захватить главенствующую позицию.

Не отпустит. Теперь Дрэйк точно никуда его не отпустит. Он сам нажал на ебучую красную кнопку и замуровал гребаную входную дверь. Теперь Луису не придется прикладывать никаких усилий, чтоб защитить ее. Теперь, вдоволь насыщаясь так услужливо подаренной ему кровью вампира, он будет чувствовать, как в крепкой хватке его рук станет больше силы. Как грудная боль уйдет на второй план. Волк найдет в себе силы, чтобы рывком подняться с пола вместе с вампиром и в пару совсем некрепких шагов доволочить того до ближайшей полугоризонтальной поверхности - кухни. Битая посуда и обломки артефакта, когда-то бывшего отличным защитным зонтом, сметаются на пол одним легким движением руки. Дрэйк довольно грубо скидывает свою ношу на кухонный гарнитур и вжимая Салливана в острые углы шкафов, все еще желает причинить ему боль. Потому что он все еще обижен. Все еще зол. Ему все еще адски больно! И в этой злости он кусает чужие губы до крови сильнее. Луис не ждет отдачи. Он вообще ничего не ждет, кроме новой порции раздражения, равнодушия и колкого взгляда. Он не торопится. Пока еще не торопится. Волк заставляет себя разорвать поцелуй, проводит кончиком носа от ключицы выше, вдыхает запах ментола, крови и собственного возбуждения. Прижимается губами к шее и делает еще один глубокий вдох. Он пробует. Он ищет чувствительные точки на знакомом теле, ладонью свободной руки касается плеча, забираясь пальцами под ткань рубашки. И вместо того, чтобы мягко потянуть ее по плечу, хватается за края и рывком раздирает ее по шву. Звук рассыпавшихся по полу пуговиц ни на мгновение не вносит ясности в сознание. Он побуждает коленом раздвинуть чужие ноги, прижаться ближе и прикусить бледную, тонкую, почти, мать его, прозрачную кожу на ключице. Дрэйк неприлично молчалив. А его молчание, обычно, не предвещает ничего хорошего. Салливан должен знать об этом, как никто другой. И если он все еще надеется уйти, то это тот самый момент, когда вампир должен остановить своего партнера. Перерезать этот чертов фиолетовый провод, чтобы ослепить его вспышкой кем-то давно наложенного проклятья и уйти навсегда.

Луис не смотрит Мартину в глаза. Нет, он не испытывает ни единой толики угрызения совести. Рано, или поздно, но это должно было случиться. Луи столько раз просил вампира быть с ним откровенней, ничего не скрывать, не таить в себе злобу, не молчать, если что-то не так. А, по сути, сам же совершал эту же ошибку. Хотя, сколько раз он заикался о Салливанах? Сколько раз говорил, что все это пахнет для него дерьмом? Сколько раз намекал на то, что близок к срыву? И все, что происходило лично с ними двоими только сильнее накаляло ситуацию. Вместо того, чтобы заниматься своими проблемами, они занимались проблемами семьи Мартина. Может быть, и не с его личной подачи. Как-то так само получалось. Как девочки прибыли в этот город, все вообще вывернулось наизнанку. Будто специально. Все будто намеренно подводило их к этому дню. Когда держать все в себе уже окажется просто невозможным. Когда разбить друг другу лица - это уже не невинная драка двух сцепившихся подростков не поделивших сижку в курилке. Это желание реально сделать больно. Настоящее, неподдельное, живое и горячее. И сейчас, резкий рывок, чтобы избавить его от майки. Мстит, засранец? Дрэйк хмуро смотрит за тем, как тонкие пальцы чужой руки скользят по его груди. Он пытался, да, но не смог. Он пытался одновременно сказать Мартину, что любит его и в то же время не позволял себе подходить слишком близко. Только тогда, когда Салливан сам этого хотел. Когда сам позволял. Когда не сбрасывал его руки у себя с плеч. Когда сам шел в теплые волчьи объятия, проваливаясь в глубокий сон. Эти грани стирались медленно, постепенно. Так аккуратно, что Луис не уловил тот момент, когда личные "хочу" вышли за рамки приличия. И, вот, из их общей кровати встает уже не семнадцатилетний подросток, а соблазнительный, притягивающий взгляд парень. И ты теперь точно уверен в том, что как бы не старался, какими бы путями не шел, сколько бы человек не валял в своей койке, все равно, никогда бы не забыл этого лица. Он все помнил. До каждой мельчайшей детали. Черты, мимика, прищур серо-голубых лаз, редкое тихое дыхание, тонкость хрупкого запястья, привычки, запах мягкой кожи.

Прикосновения, опасливые, будто обжечь боится. Еще никогда волк не был так близок. Еще никогда не касался вампира так откровенно. Он словно неопытный ребенок, сначала прикасается пальцами к синюшным пятнам под ребрами и только после прижимается раскрытой ладонью, чтобы увести свою руку дальше - за спину. Пересчитать подушечками выпирающие позвонки вверх, ощутить под ними непривычную, нетронутую мягкость на затылке, прямо у кромки волос и снова пойти вниз. Черт с этой майкой. Он купит сотни таких, если Салливан пообещает ему раздирать по одной каждый день. Если будет так податлив в его руках и будет разрешать к себе прикасаться. Если сам все время будет прижимать волка ближе к себе, не щетинясь, не рыча на него как обычно, а вот так, по настоящему, откровенному желанию. Не потому что Луис так хочет. Не потому что вдруг просит. А потому что ему самому это доставляет удовольствие. Кто бы мог подумать, они прожили столько лет вместе, но сейчас, наконец-то поднимая на вампира глаза, Луис изучает его заново. Он смотрит на него совершенно по другому. Ощущает на другом уровне. Чужие прикосновения не кажутся ему мертвецки холодными. Они оставляют за собой странный покалывающий след. Они мягко ласкают уставшие, напряженные плечи. Дрэйк сам склоняется к вампиру, когда тот тянет его к себе. Сам позволяет ему поступать, как тот хочет. Он привык не только брать, но и отдавать. И если бы кто-то спросил у Луиса, что именно он готов отдать за вампира, тот, совершенно точно, не задумываясь, ответил бы: "Все".

И, видимо "все", Салливан и решает у него забрать. Остатки разума так точно. Луис даже не дергается, когда чувствует, как чужие клыки царапаю кожу на шее. Это ловушка. Огромная такая, шипастая. Наступи ногой и уже не выберешься, как бы не пытался. Время вытягивается в непозволительно долгое, абсолютно невыносимое выжидание. Расслабься, Луис Дрэйк, просто расслабься. Заройся носом в мягкие всклоченные волосы у виска, коснись губами чувствительного места прямо за ухом своего напарника и почувствуй, как его губы прижимаются к легко вспоротой коже. А дальше - провал. Это не ловушка. Это не яма. Это нечто такое яркое по своим ощущениям, что Дрэйк неосознанно широко открывает глаза, втягивает воздух во внезапно раскрывшиеся легкие и думает, что он пропал. Пропал в этой жизни, пропал в этой квартире, пропал в этом существе, чьи бедра он сейчас сжимает так крепко, что всенепременно оставит на них очередные алеющие следы. Да плевать! Плевать на все! На мораль, на принципы, на устои и вообще на все, что его когда-либо окружало! Он никогда не был похож на остальных. Он никогда не прогибался ни под чьими "я". Он всегда делал только то, что хотел. Именно поэтому он здесь, умирая в сладкой истоме отдает свою кровь вампиру и не чувствует по этому поводу абсолютно никакого угрызения совести. Не чувствует щемящего позора. Луи с головой ныряет в ощущения и не будет ни у кого просить прощения. Одиночка, который уже давно связал себя по рукам и ногам с вампиром. Это из него не выбить никакими сверхнечеловечными ударами. Не выстрадать никаками воспоминаниями о родственных связях. Дрэйк сейчас здесь, ведет по ногами Мартина руками и спешно цепляется за ремень на его штанах. Чертова бляшка поддается не сразу и он дергает ту до тех пор, пока она просто не сдастся. Кажется, он потерял свое дыхание. Кажется, для нормального жизнеобеспечения он должен дышать. Но пока просто не может.

Луис чувствует прикосновение кожи вампира на огромном контрасте, когда перехватывает Мартина под спину и свободной рукой стаскивает с него одежду. В его руках он не весит абсолютно ничего и выглядит настолько миниатюрно не смотря на довольно высокий рост, что Дрэйку всего на секунду становится страшно. На короткий миг до того, как он снова захватывает губы вампира в поцелуй и заставляет обхватить себя ногами. Так ему проще провести ладонью по чужой пояснице, надавить на нее требовательно. Сегодня он будет целовать салливана сколько хочет, как хочет и где хочет. Например, он спустится к подбородку, прикусит кожу на скуле и пойдет ниже, вдоль шеи до самого плеча. Он будет растягивать удовольствие до тех пор, пока не вернется к лицу и закопавшись с ремнем на собственных штанах, не надавит пальцами свободной руки на нижнюю губу вампира, призывая втянуть их в рот. И будет наблюдать за этим настолько внимательно бесстыдно, пока не увидит, как заливаются краской щеки Салливана.

Если бы Луис смог вернуть время назад, то непременно бы сделал это. Даже если бы ему сказали: отдай остаток жизни что у тебя есть и проживи те моменты заново, чтобы после них забыться, уйти в небытие. Просто закрыть глаза в тот самый день и не проснуться. Как много бы он сделал по-другому? Ведь только теперь понимает, как много потерял и что раньше не ценил. Чего не замечал и чему не придавал значения. Как много мелочей. Чувствовать по-другому, каждое прикосновение. От самого невинного до самого до дрожи откровенного. Целовать горячо, снова и снова кусать холодные губы, шептать в них самые несусветные глупости, о которых ты не вспомнишь уже в следующую секунду, ибо в твоих мыслях уже не будет для этого места. Они будут полностью принадлежать человеку, который уже давно забыл, что это такое - быть человеком. Ты будешь помнить об этом, забирать от каждого дня по-максимуму, выжимать из него все и ненасытно вглядываться в совершенно недоумевающие глаза. Он бы все отдал. И свою собственную жизнь и жизнь всех, кто его окружает. Так стыдно и эгоистично, просрал бы все ради того, чтобы вернуться на тридцать лет назад и все исправить. Получить больше. Пожить, прочувствовать, заранее зная, что у них не так много времени. Что всему этому придет конец. Что так не будет всегда. Разве мог Дрэйк рассказать обо всем этом вампиру? Тот просто засмеет его. Рассказать, что готов угробить ради всего этого даже жизни самых близких. Как бы тот посмотрел на него? Как бы заговорил в таком случае? От чего бы тогда потяжелело его дыхание? От все того же близкого контакта, или же от злости и презрения? Захотелось бы ему так же касаться его: ощутимо, чувственно, изучая чужое тело сразу же после того, как избавил его от майки? В губы целовать нетерпеливо, горячо, торопливо, будто что-то может им помешать. Или же это было предостережение перед тем, как нырнуть пальцами за кромку штанов, позволить себе зайти чуть дальше и тем самым заставить волка податься бедрами ему навстречу и выдохнуть тяжело, едва почувствовав чужое возбуждение.

Адреналин обрушивается в кровь водопадом, расширяет зрачки, ускоряет сердцебиение. Возбуждение уже давно крепко сдавило в паху. Дрожь скользит по плечам. Жар бьет куда-то в подреберье и Луи снова становится тяжелее дышать Он смотрит за тем, как Мартин бесстыдно втягивает его пальцы в рот и думает о том, что никогда еще не чувствовал себя таким конченым извращенцем. Никогда не выглядел таким конченым извращенцем! И это нисколько не вносит в его пропащую душу никаких сомнений по поводу происходящего. Не холодно ли ему? Блядь, серьезно? Ему жарко! Матерь божья, он готов наблюдать за этим вечно. Готов чувствовать это каждый день. И каждый день сходить от этого с ума. Готов стянуть Салливана с гребаной кухни, поставить его на колени и посмотреть на то, чему еще этот засранец успел научиться за сотку лет и что так тщательно скрывал от напарника за непроницаемой стеной равнодушия и холодных взглядов. Что это только что сейчас было, Мартин Салливан? Откуда эти эмоции? Это такой новый способ самовыражения? Показывать, что ты мог так и раньше. Что все эти тридцать лет ты имел возможность быть еще более ярким, более насыщенным. Более... Еще более живым? Эта мысль закрадывается глубоко под корку того, что еще по утру Луи мог назвать мозгом. Так получилось, что вампир собственноручно лишил своего напарника остатков наличия серого вещества, хорошо приложив того несколько раз головой о пол. И что-то внутри щелкает. Что-то, называемое немой обидой. Может быть, даже злостью. Да, определенно, это она. Врывающаяся в закрытую дверь к только что полыхнувшему сердцу. Теперь здесь сгорит все. Без единой надежды на спасение.

Не бойся сделать больно.
- Об этом тебе тоже нужно было думать раньше. - Примерно тогда, когда он схватился за чертов зонт и решил, что метнуть его в Дрэйка - это хорошая идея. Вот тогда волк еще боялся сделать ему больно. Боялся до трясучки. Но теперь он не боится. Теперь он хочет делать больно. Чтобы убрать с лица Мартина эти неестественные эмоции. Хах, придурок. Нет эмоций - не нравится. Есть - все хуйня, актерская игра. Давай по новой. Он сам не знает, чего хочет. Возможно, настоящей отдачи? Его бросает из крайности в крайность и, как обычно, контролю это поддается слабо. Луис не знает, что такое контроль. Он освобождает свою вторую руку, но лишь для того, чтобы приподнять Салливана за поясницу и снова скользнуть к спине. Упирается влажными пальцами между ягодиц и жмется бедрами ближе. В губы вампиру дышит сбивчиво, кончиками пальцев обводя ложбинку, и не особо расщедриваясь на аккуратность, проникает внутрь. Он уже и забыл, когда последний раз подготавливал партнера к сексу. Порыв? Желание показать, что он еще не настолько зол, на сколько мог бы быть? Нет, он не зол. Он в бешенстве. У него горят предплечья, грудь, щеки. Дрэйк глаза закрывает. Словно слепой, губами ищет чужие ключицы. Прихватывает зубами кожу там, скользит языком по шее и резко дергает за поясницу на себя, глубже проникая пальцами в чужое тело. В конце концов, сколько можно терпеть. Он ждал слишком долго, желал слишком сильно. Поэтому снова зарывается носом в волосы у виска вампира, прикусывает кожу на щеке. Горчащий запах ментола кружит голову, горчит на языке чужая кровь. Хочется почувствовать, увидеть, как при болевом ощущении изменятся эмоции. Будет ли напуган Мартин, замешкается ли, попытается ли остановить?

Ему приходится практически стащить Салливана с гарнитура, удерживая того одной рукой на весу. Не так давно он хотел переломать все кости в ногах напарника, а сейчас оглаживает ладонью по бедру, под колено ей же цепляет, чтобы приподнять и прижаться к нему губами. На контрасте крепкой хвати - мягко и почти неощутимо. А у самого руки дрожат, будто в них он сейчас держит нечто настолько хрупкое, что рискует под сильным давлением вот-вот просто сломать. Мартина хочется трогать, хочется сломать. Прикасаться к нему везде, без стыда, без совести, откровенно и интимно. Запоминать изгибы тела, чувствительные точки, раз за разом снова захватывать его губы в поцелуй. И он будет делать это. Ни раз и ни два. А пока, в спешке стащит штаны до колен и даже не потрудится сплюнуть на руку. Обхватив ладонью собственный член, проведет по всей длине. Сжимая бледную кожу на бедре вампира, упирается головкой между ягодиц, надавливает сильнее и подается бедрами ближе, почти неслышно, тяжело и прерывисто выдыхая. Прислушивается к его тихому, почти неощутимому дыханию и, кажется, пропадает в нем. Опускается к Мартину назад, совершенно наплевав на абсолютную неудобность позы. Проталкивая руку под его затылок, собирает длинные волосы в кулак и тянет, открывая себе прекрасный вид на плавный изгиб чужой шеи. Второй рукой уже не придерживает Салливана за поясницу, а давит сильно и требовательно, предотвращая малейшие порывы попытаться уйти от болезненных ощущений. Не сейчас, когда он уже не сможет нажать на тормоза. Когда с каждым толчком проникая глубже в чужое тело он уже в который раз вглядывается в лицо вампира, желая увидеть на нем хоть что-то, что не будет ассоциироваться у него с ебаным театром одного актера для одного чертового зрителя - ценителя.

Узнает ли Мартин сейчас того, с кем он прожил тридцать лет под одной крышей? Луи сам бы себя не узнал, если бы мог оценить ситуацию со стороны. Ведь все, что происходит здесь и сейчас, совершенно отлично от того, что он делал ранее в отношении Салливана. Просто все было по-другому. Сейчас Мартин другой и смотрит на него Дрэйк тоже по-другому. Горячий, покорный, открытый, совершенно не такой, каким волк привык его всегда видеть. Существо, которое вызывает чертово непреодолимое желание быть сильнее, резче и грубее. И Луис идет на поводу у этих желаний без сопротивления. Для этого, определенно, нужен особенный человек. Особенный вампир. И Лу его нашел. Этот особенный вампир в ответ огрызается. Короткий укус, толи в знак протеста, толи наоборот, для того, чтобы еще сильнее завести Дрэйка, заставляет перехватить его за подбородок, провести языком по чужим губам и собрать с них собственную кровь. Такой жадный и не делится.

Завести. Подкинуть дров в уже и без того взбешенный очаг противоречий и желаний. Наверное, так оно и есть. Ведь каждое прикосновение, каждое проникновение и даже каждый стон несдержанный отдается возбуждающим, тянущим внизу живота, узлом. Затягивающимся все сильнее и сильнее. И, казалось, что больше уже некуда. Больше нечего хотеть. Оказалось, есть куда. Мартин несдержанно ругается и это должно было отрезвить на мгновение ушедшее сознание. Болевые ощущения заставить остановиться и перевести дыхание, но, нет. Луис только сводит лопатки, чуть приподнимаясь, отдает короткий поцелуй. Взамен он должен дать Салливану хотябы выдохнуть. А сам постараться выкинуть чертов мат из головы. Он знает, чем это может закончиться. Но чувствовать себя виноватым это последнее, чего ему сейчас хочется. Пожалеет ли потом обо всем Мартин? Это будет уже не его проблема. Сейчас вампир отдается ему по собственному желанию, а что будет потом — будет потом. И плевать, что это желание было выдавлено из него чуть ли ни силой.

Сейчас он перехватывает Салливана под бедра, удобнее устраивая на своих. Он не будет наклоняться снова. Он хочет видеть, чувствовать отголосок чужого тела. Давай же, Салливан, покажи, что на этой детской мордашке кроме насмешки и вечного равнодушия есть куда более приятные взгляду эмоции. Что за этим наигранно-пошлым взглядом скрывается что-то живое, человечное, настоящее и невероятно прекрасное. А ладонь тем временем скользит от бедра Мартина к колену, что бы надавливая, заставить крепче обхватить себя за поясницу. После этого к талии, соскальзывая под бок, к выгнутой ему навстречу спине. Все это слишком, но, стоит признать, что Дрэйк и не подозревал о том, что Мартин так легко, целиком и полностью, отдастся в его руки. Казалось, что тот привык контролировать все аспекты своей жизни, которые были ему подвластны. Умел контролировать людей, все свое окружение. Этого ему точно не отнять. И Луис - не исключение. Все произошло слишком быстро. Слишком быстро вампир приобрел свою ценность в его глазах. Слишком быстро заставил себя желать. Прочно засел где-то глубоко внутри и наотрез отказывался уходить из его жизни. И стало до дрожи страшно, когда на горизонте замаячила вероятность, что он может его бросить. Уйти назад в семью и больше не вернуться. Оставить одного.

Не позволю.

Хочется пробовать на вкус горький ментол и верить в то, что сорвавшийся с губ Мартина стон - не подделка. Луи припадает к изгибу шеи Салливана, языком проводит и прикусывает. Выше. Беспорядочными поцелуями-укусами, сквозь загнанное хриплое дыхание, чтобы снова захватить его губы своими. Рукой обхватывает чужой член и, сжимая в плотное кольцо, скользит по нему в такт рваным движениям бедер. Другая ладонь мажет через грудную клетку к шее. Пальцами сдавить, в желании сбить поток и без того беспорядочных вздохов. В этой тишине, сквозь звуки сбившегося дыхания, чертовски не хватало каких-то слов. Слов, которые бы помогли не выпасть окончательно, не отключиться. Так мог бы посчитать кто угодно, но только не Дрейк. Теперь. Когда слышит с какой интонацией произнесено его имя. Ничего подобного он не слышал еще никогда. Слишком тонко. Слишком откровенно. Слишком интимно. Так, как еще никто и никогда не произносил его имя. Это отвлекает, не дает сосредоточиться на ощущениях и отрезвляет поплывший разум. Луис не хочет трезветь. Он хочет вечно быть с сопли пьян. Вечно находиться в этом вечере, на этой гребаной кухне. С этим упертым взбалмошным ублюдком! Целовать его бесконечно, сжимать это тело в своих руках. До синяков, до кровавых подтеков, до темных гематом! Доказать свое право на собственность. Оставлять отчетливо видимые метки. Чтоб все окружающие знали, что рядом с этим вампиром псих. И что он оторвет голову любому, кто посмеет к нему прикоснуться. Разорвет на мелкие куски собственными руками и ни о чем не пожалеет. Будет уверен в том, что поступил правильно.

Ближе. Еще глубже. Проникнуть в самое сознание. Кто-то верит в настоящую связь душ между близкими существами. Существует ли она? На чистом откровении, на нескрываемых эмоциях. Когда ощущаешь не только чужую боль, но и все остальное. Страх, любовь, радость, печаль, да, черт возьми, все! Все до капли! Луис хочет этого. Он бы впитывал эти эмоции, питался бы ими словно голодная тварь. И ему было бы мало. Всегда. Того, что у него было - чертовски мало! Особенно волк ощущает это сейчас. Боже... Он желал эту близость. Вот так: лицом к лицу. Дрэйк мог бы взять Салливана сзади. Смотреть за тем, как тот прогибается в спине при каждом особенного резком глубоком проникновении. Как опускает голову, тычется взмокшим лбом в кухонный гарнитур и болезненно сводит лопатки. Как подгибаются уставшие руки и грудь опускается на стол. Сжимать раскрытыми ладонями бледные ягодицы, давить большим пальцем на ложбинку между ними, без стыда смотря за тем, как собственный член входит в чужое тело. И бесконечно упиваться этим моментом. Но, опять же, он слишком ведом чужими эмоциями. Настоящими, неприкрытыми, откровенными. Теми, которые ты не увидишь при обычной встрече с Мартином Салливаном. Теми, которые видит только он, здесь и сейчас. А что может быть приятней того момента, когда тело выломает в предоргазменной судороге? Что может быть откровенней тех эмоций, что отразятся на чужом лице? Что может быть прекрасней затуманенных, горящих желанием глаз твоего партнера? И Луи хочет это видеть. Ничего не упустить. Выпить до последней капли. От того рука и соскальзывает с чужой шеи, чтобы ладонью прижаться уже к щеке. Погладить пальцем, ощутить уже засохшую на ней кровь и двинуться под затылок, чтобы снова зарыться в волосы и сжать. - Смотри на меня. - В губы шепчет сбивчиво, перехватываясь за бедро вампира. Тянет на себя резче, входя в дрожащее под ним тело до самого основания, подхватывая более быстрый и беспорядочный темп в своих движениях. - Смотри мне в глаза, Мартин Салливан, я хочу видеть, что ты чувствуешь. - И плевать, что Дрэйк в них увидит. Он примет все, что вампир даст ему. Потому что на пороге своего личного сумасшествия он должен видеть куда ступает. Даже если это чертова пропасть.