Эмону скучно.
Он оглядывает убранство большого зала и прищурив глаза от яркого света вычурно роскошной люстры, быстро отводит взгляд, пытаясь проморгать белесые пятна. Ему не нравится. В его комнате, в небольшой квартире, всегда царил приятный полумрак. Тяжелые портьеры закрывали окна от настырных солнечных лучей, а лампочка основного освещения казалось вечной, потому что, зачастую, Маркус использовал ночник. Его бы воля - всю жизнь прожил бы во мраке. В нем он чувствовал себя комфортней. Ничто не раздражало его взгляд. Да и вообще, вещи в темноте приобретали совершенно другие очертания. Больше таинственности, что ли. Их недостатки могли превращаться в достоинства. А здесь... Здесь слишком много изъянов. Чуть меньше света и чуть глаже выглядела бы штукатурка. Штукатурка на лицах присутствующих на приеме дам. Чуть меньше света и тем меньше было бы видно, как судорожно вздымается их грудь из-за сдавливающих тонкие животы корсетов. Эмон был счастлив, что ему не довелось родиться в век, когда сей предмет гардероба считался обязательным атрибутом каждой уважаемой дамы. Его бы утомило бесконечно наблюдать за тем, как несчастные теряют сознание от удушья.

Марк не любил подобные мероприятия, потому что они концентрировали в себе все, что его совершенно не касалось. Он был еще слишком молод, чтобы углубляться в долгие беседы "о делах важных". Нельзя сказать, что он не испытывал интереса к тому, что обычно обсуждал Сильвен с высокопоставленными личностями. С главами больших кланов и прочими важными шишками. Но в последнее время наставник явно что-то темнил. Слишком частые встречи, слишком тайные разговоры. И каждый раз, когда они возвращались с очередного такого собрания, младший Эмон ложился рядом с задремавшим Странником и принимался разгребать большой клубок спутанных нитей его сознания, его эмоций. Для того, чтобы сделать свое пребывание в его голове более комфортным. Менее напрягающим. Потому что все чаще он стал ощущать, что держать все под контролем стало сложнее. Он стал чаще путаться, выпускать нити из своих рук и брать совершенно не то, что хотел. Этим он вводил в сомнение Сильвена, нарывался на странные вопросы и вообще порядком нервничал. Это было действительно сложно - постоянно контролировать чей-то поток эмоций. Чьи-то сомнения. Ему пришлось полностью отказаться от контроля себя самого. Опять же - энергозатратно. Ему пришлось закрыть часть гримуара о практиках шаманизма и оставить их на потом, потому что это изматывает и становится опасным. В последний раз, дух едва не украл клубок эмоций Странника и ему пришлось попотеть, чтобы унять это безобразие, а потом долго и упорно развязывать крепкие узлы, что тот засранец успел навязать. Игривые духи верхнего мира - это хорошо. Но совсем не в этом случае. В этом случае нужна концентрация.

Легко лавируя между гостями, Эмон подхватывает бокал с шампанским с подноса проходившего мимо официанта и выскальзывает на балкон. Пока еще здесь никого. Время позднее, но все только начали расслабляться. Легкий хмель еще не перевалил за стояние тяжелого алкогольного прихода и зажимающиеся по углам новоиспеченные парочки не успели оккупировать это единственное пока спокойное место. Грех жаловаться. Некоторые именно для этого здесь и собрались. Маркус же пришел сюда как сын, как ученик, как компаньон, и, пардоньте, любовник. И эта мысль сладко тянет его собственные чувства, липнет к душе как свежая карамель и заставляет внести в спокойное существование глоток горчащего на языке шампанского. Прекрасные ощущения. Ради них стоит жить и прикладывать такие усилия.

Марк опускается на пустую кушетку и, откидывая голову на подлокотник, закрывает глаза. Глубоко вдыхает свежий сентябрьский воздух. Проведя десять лет на суровом севере, он научился ценить теплую комфортную погоду. Осень только вступила в свои права, Но чуткое восприятие Эмона дает ему возможность ощутить приближение долгожданной прохлады. Пожалуй, здесь он и проведет остаток вечера. Сделает милующимся гадость. Станет тем, кто пришел сюда первым. Будет для них смущающим сторонним наблюдателем. Пусть ненавидят его и бегут прятаться за тяжелыми шторками. А он, при этом будет думать, что скоро вернется в свое уютное гнездо, где сторонних наблюдателей нет. Где совершенно точно его ничего не будет смущать. Где он сможет уединиться с любимым человеком и провести в дрожащей истоме до самого восхода солнца.

Внезапно взявшееся из неоткуда височное давление нарастает так быстро, что Эмон широко раскрывает глаза и резко возвращается в сидячее положение. Отставляет от себя полупустой бокал и пытается разобраться в том, что чувствует. Слишком расслабился? Потерял контроль? Нет. Это не то. Он прищуривается, концентрируя взгляд на только что вбежавшей на балкон зареванной даме и уже в следующее мгновение поднимается, чтобы ладонью аккуратно подхватить ее под локоть и вежливо поинтересоваться: что произошло. Его не волнует эта печальная история. Он прикасается к девушке, чтобы перестроиться. Пытается чужими сильными эмоциями перебить свою собственную нарастающую панику, потому что он понимает, что происходит. Одна из нитей, что связывала и его Сильвена была разорвана. Разорвана так быстро, что он даже не успел понять, когда это произошло. И дело ни в его собственной расслабленности и даже не в истощении. Кто-то вмешивается. Путает его. Пускает сомнения в душу Странника и если он ничего не сделает сию же секунду, то ВСЕ его труды пойдут прахом.

В зал Эмон входит в присквернейшем расположении духа. На эмоциях он прикасается к каждому, кто попадается на его пути и видит, как их взгляды меняются, перехватывая его настроение. Он ищет. Ищет того, кто посмел вторгнуться в его личное пространство, подцепить и без того потертые нити связи и, что самое отвратительное - делает это не через его собственный эмоциональный фон. Этот некто касается сознания ЕГО Странника. Так гадко и склизко, что в горле собирается тошнотворный ком.

Очередная разорванная нить заставляет парня остановиться. Перестать беспорядочно хвататься за каждого встречного и прислушаться. И танцующие вокруг замирают. Помещение теряет свои яркие краски и он видит только яркие нити ведущие его к Сильвену. Глубокий вдох, протяжный выдох. Марк цепляется руками за самую крепкую нить и делает ее еще крепче. Если что-то пойдет не так, он удержится хотябы за нее. И, действительно, нити рвутся одна за другой, заставляя его ускорить шаг. Последняя дрожит в его руках, когда в поле зрения, наконец-то, попадает странник и склонившийся к нему мужчина. Темный, безликий... внушающий... Страх? Он не успеет. Черт возьми, он не успеет! Марк сталкивается с каким-то совсем молодым юношей и тот так виновато просит у него прощения, что не уловить его вину - невозможно. Эмон чувствует, как хвост дребезжащей нити срывается с его пальцев и тянется к нему так отчаянно, чтобы в следующее мгновение вцепиться в предплечье Сильвену и прижаться к его плечу так крепко, что маг невольно проливает спиртное из своего бокала. Связь доселе крепкая и нерушимая медленно восстанавливается. Она становится еще прочнее, когда Маркус преданно заглядывает в глаза своему возлюбленному и чувствует как родная рука мягко опускается на его талию. Он... едва успел. Ему остается только так же наигранно искренне приносить свои извинения наставнику и оправдываться, мол, здесь столько людей, что у него невольно закружилась голова. Он мог бы чувствовать себя при этом невозможно нелепо. Но единственное, что сейчас главенствует в его душе - это ненависть. Ненависть к безликому, что вторгся в их личный мир без разрешения. И теперь, когда связь прочна, а Маркус рядом, он будет наказан.

Звон колокольчика где-то совсем неподалеку прерывает старшего Эмона, когда тот уже собирается познакомить своего сына с незнакомцем. Он так и называет его "мой сын", но в его словах звучит такая нежность, что родственными отношениями здесь даже и не пахнет. Это понял бы даже дурак. Но, к счастью, Страннику пора уходить. Колокольчик - призыв к сбору глав больших семей. И мягко погладив Маркуса по руке, он удаляется, оставляя своего подопечного наедине с темным человеком. А человек... Не такой уж и темный. До этого момента, совершенно отказывающийся смотреть в сторону нарушителя спокойствия, юноша поднимает на него свои глаза. В них плещется ненависть. Злость такой невероятной силы, что будь она цунами - затопила бы здешние окрестности и накрыла бы собой пол Парижа. Но... перемены происходят слишком быстро. Этот взгляд быстро сменяется на искреннюю заинтересованность, а до бела поджатые губы расходятся в совершенно доброжелательной широкой улыбке. - Маркус Эмон. У вас очень... - Он путается. Да, еще не в превосходстве овладев английским языком, он картавит и пытается подобрать правильные слова. - Странные волосы. - Он сказал то, что хотел сказать, но изображает на своем лице искреннее удивление и неловко накрывает пальцами свои губы. - Excusez-moi*. Я все еще путаю слова. Я хотел сказать, что цвет ваших волос весьма необычен для здешних краев. Вы - иностранец? - Ему плевать. Он просто хочет знать - какого черта? Что ему было нужно от Странника и не собирается ли он отвалить. - Потанцуем? Никогда не бывал на балах.

*фр - Извините.

- О! Так вы говорите по-французски! - Вы только посмотрите. Это искреннее счастье. Это искреннее осознание того, что собеседник становится ему ни таким уж и чужим. Что с ним будет комфортней общаться и, что самое главное, это уменьшает между ними границы языкового барьера и делает их, в каком-то роде, ближе. Ведь Эмон так любит новые знакомства! Такие интересные люди посещают, временами, Париж! От них можно было столько узнать! Спросить, из какой они страны, какие колдовские знания там практикуют, какие чудеса света там обитают и, вообще, чем живут абсолютно другие, но так похожие на него люди! Это же так увлекательно! Нет. Не увлекательно. Маркус медленно плетет из своих собственных эмоций узлы. Вот он, этот серый кончик нити. Иди сюда. Я привяжу к тебе небесно-голубой. Пусть он задушит твою неприязнь. Окрасит в цвет лазурного неба над весенним Парижем. Когда зима уже окончательно потеряла свои права, а теплый ветер тянет нежный запах кувшинок с Ла-Виллет. Это чувство приятного ожидания перекроет собой склизкий осадок чужого вмешательства в сознание Сильвена. Он обязательно прикоснется сегодня и к сознанию своего любимого Странника, тщательно прошарит все углы, выметет оттуда весь мусор и оставит только самое приятное.

- Мсье Лис, значит? - А пока, он схватит то, что лежит на виду. Черная пряжа пытается ускользнуть. Но сегодня Марк исключительно проворен. Схватит чертов клубок, замотает его полностью и спрячет. Пока ему не нужна эта ненависть. Он справится без нее. Ей на замену он найдет красивую золотистую пряжу. Солнце, греющее ранним утром, когда ты выходишь на балкон, осматриваешь улицы все еще не до конца проснувшегося города и делаешь из своей кружки глоток холодного освежающего травяного чая. Он пахнет ягодами и шалфеем. И это на мгновение вернет тебя в детство. В мягкий звон церковных колоколов. Когда еще не было этого ужасного черного клубка, опутывающего все твое существо. Тогда твои руки не были запятнаны черными нитями. Они касались только тонких свечей и бархатных листьев невыносимо ярких васильков на площади собора в аббатстве Сен-Дени. - Франция - прекрасна. Законная гордость ее жителей. - Маркус безапелляционно принимает обычное прикосновение к себе. Он к этому привык. Привык привлекать к себе взгляды. Привык ощущать чужие ненавязчивые прикосновения. Знак проявления внимания. Ему льстило. Эмон нередко принимал ухаживания, нередко игрался с чужими эмоциями. Так постыдно и нагло, заставляя любить себя еще больше. Его насыщало это чувство вседозволенности. Ему нравилось украдкой переводить взгляд на своего опекуна и видеть в его глазах отголоски немой ревности. Той самой, которую он сам создал, которую внушил и пустил в свободное плавание, с энтузиазмом любознательного ребенка смотря что из этого выйдет. Но он видел границы. Знал когда остановиться. И, отгораживаясь от людей завесой ментального блока, отпускал. Это пройдет. Со временем. Через день, через два. Может быть, через неделю. Смотря насколько подвержен влиянию чужой эмоциональный фон. В конце концов, общество сейчас непостоянно. Никогда не знаешь, что и от кого можешь ожидать. Но даже несмотря на это, он не вглядывается в поистине лисьи глаза своего собеседника через непроницаемую ткань своего собственного опасения. Он непривычно открыт. Потому что у него все под контролем. Его эмоции стабильны и красивы. Он думает о прекрасных вещах и черпает из них спокойствие. Да и, разве не он предложил теперь уже своему новому знакомому танец?

Эмон прекрасно знает, как именно держат руки партнеры по вальсу. Он нарочно делает вид, что не совсем осведомлен. Да, он становится в правильную позу ведомого. Но левая рука уходит дальше, чем позволяют приличия данного танца. Тонкие пальцы касаются воротничка партнера так невинно и ненавязчиво, что, возможно, никто из окружающих и не заметит. В конце концов, все уже давно увлечены своими партнерами и их мысли витают где-то далеко. Эмоции, в основном шальные, плещутся в бокале шипучего шампанского. Игристого, такого же, как и чувства. Эмон тоже играет. Возможно, опасно. Потому что он знает, именно этот человек пытался перерезать его нити. Аккуратно на столько, что если бы Маркус был чуть неопытней, если бы был чуть не осмотрительней. Если бы не дорожил их связью со Странником так щемяще-трепетно, он мог бы просто не заметить. Очнуться уже тогда, когда последний кусочек повис на его пальце, а пути назад уже бы не было. Умелый кукловод. Сейчас в его руках. Что скрывается за обманчивой податливостью и обходительность? За льстивыми словами, когда они начинают двигаться в такт звучащей музыке? Ох, надо же, это правда интерес? Тот, который Эмон не навязал себе сам. Более живой? Какая оплошность. Возможно, он странно сконтрастирует с тем, что уже имелось в его сознании и вызовет секундный диссонанс. Ну и ладно. Он скроет это. Он будет смотреть в глаза своему партнеру не отрываясь. Будет смотреть глубоко и пристально, будто испытывает трепетную симпатию. Скроет за мягкой широкой улыбкой и аккуратным прикосновением подушечек пальцев к чужой коже. Аккуратно. - Вы льстите, мсье Лис. - Только теперь смущенно отвести взгляд, понизить тон почти до шепота, чуть склонить голову. - Но, думаю, у меня бы точно получилось лучше, если бы вы не боялись держать меня крепче. - Еще аккуратней. Не потерять улыбку. Особенно теперь, когда иноземец своими словами так ярко дает понять, что раскрыл его с самого начала. Чтож, Эмон был готов к этому. Да, он допустил ошибку, спасая положение. Ему нужно было коснуться Сильвена. Если бы он смог сократить между ними расстояние раньше, если бы смог выцепить незнакомца из толпы четче, возможно, все бы пошло по-другому. Прямой контакт помог бы ему восстановить порванные нити. Но ему просто не за что было держаться. Потому что последняя ускользнула. Молодой маг умел признавать свои ошибки. Он учился на них. Учился так же, как когда-то, ведомый Странником, делать мягкий оборот в танце, который сейчас приходится весьма кстати. Он не оступится, но возвращаясь в привычную стойку скользнет рукой еще дальше и намеренно станет ближе. Поднимет глаза, смотря на партнера из-под кудрявой челки игриво и заискивающе. - Страдания - это выбор, мсье Хельсон, а молодость так безутешна. - Ох уж это виноватая интонация и грустно опущенные ресницы. Маркус сам бы поверил, но верить себе - это шаг в пропасть под названием "разрыв самоконтроля". - Любовь - трепетная необходимость. - Эмон нарочно сделает внушительный шаг вперед при следующем обороте и мягко прижмется к Лису ближе. Он приподнимется на носочки, не выходя из танца и прошепчет тихо, почти неслышно на ухо своему партнеру. - Агония будет неизбежна.

Маркус чувствует, как что-то меняется. Он смотрит через плечо мсье Хельсона, цепляется взглядом за кружащие в танцы пары и не видит их лиц. Зал словно меняет свои очертания, легкая полутень опускается за гибкие фигуры и придает их движениям какую-то совершенно неестественную, но невероятно притягательную грацию. Они где-то далеко. Чертят по полу плавный привычным ритм, но выглядят при этом совершенно чуждо. Чуждо, но невероятно прекрасно. Эмон медленно моргает, цепляется пальцами за воротничок своего партнера и делает глубокий вдох, когда чувствует, что прикосновения чужих рук становятся уверенней. Настоящий, непритворный. Подогретый наваждением собственных чувств. О, так бывало, нередко. Иногда он настолько увлекался, что сам начинал верить в то, что пытался преподнести другим. Да, он любил себя. Любил настолько страстно-горячо, что с этой любовью могла посоревноваться лишь любовь к Страннику. Яркая, несдержанная, дикая, не имеющая никаких границ. Эмон взращивал ее так долго и трепетно, что сам не заметил, как она вышла за рамки допустимых приличий. Обычное желание просто быть ближе к своему спасителю. К тому, кто когда-то переступил порог Базилика и лишь одним взглядом очернил все священные алтари. Он был зол. У него забрали то, что ему было дорого. Закрыли за высокими церковными дверьми, посадили на цепь и принудили отдать свою душу на служение Господу. В своих темных одеждах он выглядел совершенно чужим, потусторонним и безгранично грешным в глазах прихожан и священнослужителей. Но в глазах загнанного собственной беспомощностью ребенка, он излучал самый яркий свет и был единственным спасителем в этих давящих стенах.

Медленный выдох. Кажется, все это время он не дышал? Что он упустил? На пальцах - все те же тонкие, крепкие нити чувств Сильвена. Они спокойны, непоколебимы, и вряд ли могли нести за собой такие чувственные образы. На данный момент он совсем не думает о нем. О, как же так? От него чувствуется лишь легкий трепет где-то там в глубине, но все остальные чувства сосредоточены на чем-то другом. Отдаленном от понимания сына. И он бы, ради собственного удовольствия, ради осознания собственного превосходства, лишь слегка побеспокоил линию сердца, снова дернув эмоциональный поток в свою сторону, мол: нет, так дело не пойдет. Ты должен думать только обо мне. Чувствовать только меня. А все эти важно-неважные дела подождут. В конце концов, разве вообще может быть что-то важнее его самого? Ни одна ценность всего мира не будет стоить столько же, сколько он. Самое драгоценное украшение на этом балу чертового абсурда для безликих магических существ. Столько силы. А души - черные как ночь. Облитые зловонной грязью, вывалянные во всем этом словно свиньи. Калейдоскоп притворных чувств, и в них так и хочется запустить свои руки. Внести смятение в парад лживых улыбок, несуществующих признаний и неоправданных надежд. Испачкаться в этой грязи, но забраться на самую верхнюю ступень. Оседлать заветный пьедестал. Король жуликов, тщеславия и свиней. Но корона твоя сияет так ярко, что заставит любого из присутствующих приклонить колено и спрыгнуть с фигурного балкона, если так будет угодно его величеству.

Маркус всеобъемлюще любил себя. Любил так горячо, что от ненависти невольно дрожали руки. Король игры, обмана и самых чувственных улыбок. Но, зато, король.

Эмон не знает, что именно из вне так подогревает поток его эмоций. Что заставляет горячий холод скользить по затылку легкой дрожью и касаться яркой краской его бледных щек. Возможно, это взгляд его партнера? Разве он был таким? Маркус смотрел в эти глаза ровно с того момента, как их покинул Странник. Желая увидеть в них то, что могло бы натолкнуть его на мысль о чужой силе. Как он смог так легко забраться в со всех сторон защищенное сознание его отца? Как смог подрезать крепкие нити эмоций, контролирующих главные человеческие чувства - доверие и любовь. Как вообще, наглец, посмел забраться туда, куда его не просили? Эти вопросы утопают в бездонных провалах глаз напротив. И на мгновение, всего на короткий миг, юный маг видит это. Чувствует что-то цепкое, хищное. Оно сидит там, где-то в глубине этих провалов, скалит острые клыки и говорит, что игра эта опасна. Но он не боится. Хочется потянуться к ней рукой, зная, что зверь, всенепременно укусит. Вопьется в горячую плоть не раздумывая, раздерет нежные ткани в кровь. Не съест полностью, но сожмет крепко и не отпустит. И эта мысль заставит накаленный разум пошатнуться.

Маркус едва ли не пропускает шаг в танце, когда чужие руки теснее прижимают его к себе. Не укусит, но загонит в ловушку. И парень не может удержаться от того, чтобы позволить себе прислушаться. Впитать чужие эмоции, когда партнер, словно очарованный, становится еще ближе, когда касается его совсем нескромно, пускай и без настоящего физического контакта. Но момент кажется Эмону настолько откровенным и щекотливым, что впору по-настоящему стыдливо отвести глаза. Но это совсем не в его духе. Он не боится капканов. Он из тех, кто готов сам наступить ногой в охотничий силок и сделав невинно-загнанный вид, дождаться своего охотника, чтобы с упоением вцепиться когтями ему в горло. И будет надеяться, что тот не умрет мгновенно. Ведь так приятно наблюдать, как умирают последние остатки настоящих эмоций в чужом сердце, когда ты, словно паразит, раскидываешь в нем семена сомнений.

- А вы? - Эмон не даст мсье Лису снова от себя отстраниться. Он нарочно скользнет рукой с плеч партнера и подцепит пальцами чужое запястье, чтобы опустить и устроить у себя на талии. - Вы когда-нибудь любили, мсье Лис? - Звучит как оправдание? Марк знает - слова мсье Хельсона имеют свой смысл. И, да, он готов нести эту ношу в своей душе. Готов бороться до последнего. Он сильный. Он несколько раз находился на грани, но природа любит его. Любит его не меньше чем каждый человек в этом зале. Ему достаточно только прикоснуться. Смешать чужие чувства, направить их на себя и наслаждаться. Природа, словно человек. Будь к ней ласков. И она напитает тебя энергией до краев. Стоит только попросить помощи. Он отдаст за силу все. Свое тело, свой дух. Оставит только эмоции. Ведь ему нужно чем-то отвечать Страннику? - Не бывает так, что сокровище достаётся герою просто за красивые глаза. Всегда, абсолютно всегда он чем-то жертвует. Отказывается от чего-то важного. Но мне на ум не приходит ничего, что бы пропало из моей жизни после появления Сильвена. Только благодаря ему я все еще остаюсь самим собой, не сошёл с ума от тяжести долга перед господом и вороха случайных чувств, настигших меня в столь юном возрасте. Я был всего лишь напуганным ребенком. А он показал мне, что такое - жить и чувствовать по-настоящему. - Звучит как большое откровение. Откровение, которое он, собственно, может рассказать каждому, кто осмелится осудить их связь. Пускай считают его просто запутавшимся юнцом. Пускай считают, что у него это скоро пройдет. Но никто никогда не почувствуют, насколько горячо на самом деле он умеет любить. И он отпустит чужую руку, чтобы собственной ладонью вернуться к плечам партнера. Вытянется, чтобы отстраниться и снова уловить цепкий взгляд. - Любили ли вы когда-нибудь до трепетной дрожи пальцев? До сбитого в груди дыхания и состояния неконтролируемой эйфории? Касались ли вы кого-нибудь так, будто видите в нем свое последнее спасение? Это агония, в которой выгорите не только снаружи, но и внутри. Прямо под кожей. Что бы вы отдали за это чувство? Как долго бы продержались вы? - Его слова не звучат так, будто он приносит высшую жертву. Они эгоистичны. Но в своем эгоизме он не скрывает искренности. Маг реально в это верит. И, в последствии, готов принять любой исход. Главное только то, чем он живет сегодня. Чем живет сейчас. - Что вам нужно от Сильвена Эмона?

Власть людям даёт ложь, и чем больше эта ложь, тем большей властью ты обладаешь. Если ты всех заставил поверить в то, что является ложью, вот тогда это власть. Маркус делал это десятки раз. Стоило только попробовать и уже не остановиться. Ощущение безграничной вседозволенности пьянит лучше, чем хороший бурбон. Власть в собственных руках - как пустить опиум по вене и испытать невероятную эйфорию. Чувство, будто каждая клетка тела пронизана сотнями мелких игл. Это страсть, эмоциональный подъем, высшая степень наслаждения, расходящаяся по телу как внезапно настигший тебя оргазм. Как получить укус вампира и провалиться в темное небытие, умирая снова и снова, когда будешь чувствовать как вместе с кровью уходит твоя жизненная сила. Но ощущение это не долгосрочно. Едва ты переступаешь через порог, получаешь то, что хочешь, у тебя наступает некая стадия зависания. Эйфория уходит из тела, наступает слабость, а дыхание едва срывается с приоткрытых губ, потому что только что ты дышал так часто, что, казалось, разрывалась грудь. Ты бросишь все, оставишь и пойдешь искать. Бурбон, опиум, вампира, да что угодно. Лишь бы снова это испытать. Лишь бы снова посмотреть на свои руки и сказать себе, что ты так прекрасен в своем уродстве, что способен ломать чужие души.

Глаза - это зеркало в котором можно увидеть все? А вы пробовали присмотреться к лицам? Смазанные выражения, очевидные эмоции, моргание, расширенные зрачки, слезы, румянец, бледность, фальшивые улыбки. Людские лица выдают скрываемые чувства, рассказывают о самом утаивании. Некоторые же буквально вопят, что тут сплошная фальшь. Все зависит от опыта, от актерского мастерства, от собственной веры в произносимую ими же ложь. В свои двадцать семь, Маркус Эмон достиг почти идеала в игре гримас. В этом ему помогала собственная сила. Он мог заставить себя поверить в то, что говорит. И поэтому, иногда, ему даже не приходилось прибегать к магии. Он молод, красив и просто невыносимо артистичен. Проницательный, чуткий, мягкий. К нему хочется прикасаться. Если бы он когда-то завел тетрадь, вписывая туда каждую свою победу, вероятно, ему бы, в конце концов, не хватило страниц. Но какое же разочарование, когда ты знаешь, что можешь овладеть любым сознанием, любимы эмоциями, но не можешь дотянуться до того, кто мил твоему сердцу больше всего. Запретный плод, опасливо ограждающий себя неприступными завесами через которые не пробиться. Значило ли это, что в один момент, Странник просто перестал ему доверять? Ведь Маркус все еще помнил его пылающую душу, открытую холодным ветрам Севера и ему самому. Когда пальцы путались в кудрявых волосах, одеяло в ветхой хижине было одно на двоих, а костер в каменной ложе был настолько ярким, что его всполохи можно было увидеть в глубине любимых глаз. Живых, искренних. Чувственных до подрагивания длинных ресниц. Когда прикосновения пальцев к губам казались самым большим откровением на свете. Когда слово "обман" просто не существовало. Оно тонуло в обжигающих объятьях и уходило с первыми лучами холодного солнца. Он никогда не чувствовал себя счастливей. Еще никогда ему не хотелось быть обманутым, как сейчас.

И Эмон обманывается. Он всматривается в хищные глаза напротив и упивается этой ложью, так виртуозно выдаваемой за правду, что хочется кричать от восхищения. Люди не способны вкладывать душу в истинную ложь. Она лежит на поверхности так явно и незащищенно, что ты зажимаешь ее между своими пальцами и давишь до тех пор, пока она не испустит дух. И что ты видишь тогда? Испуганную животную особь, попавшую в западню к хищнику и забившуюся вглубь своей норы так глубоко, что думает - не достанет. Достанет. Еще как достанет. Схватит за трясущуюся шкурку и выдернет наружу. Милосердие? Нет. Его не будет. С изощренным рвением присущим только лишь садистам, ты будешь вытягивать тонкие нити из разноцветных клубков, путать их, вязать узлы, стараясь не повредить ни единого кончика. Чтобы потом все это превратилось в одну большую красочную кучу мусора, которую уже не распутать никакими силами. Ее останется только выкинуть, или порезать на части, чтобы попытаться собрать заново. Изломанные и жалкие. Они похожи на зараженных бешенством зверей. В их глазах - только тень безумия, а единственное, что им останется распутывать - это рукава смирительной рубашки. Но перед Маркусом Эмоном далеко не человек. Возможно, даже не маг. Шпион, просочившийся на этот прием так умело, что никто даже не заметил. В его взгляде тоже зверь. Но далеко не испуганный. Хищный. Такой опасный, что в пору дрожать от ужаса, когда чужая рука, в желании сильнее сжать острые клыки на своей добыче, настойчиво скользит вдоль позвоночника, прижимая еще ближе. И Эмон, ведомый чужими эмоциями, дрожит под этими прикосновениями, но совсем не от страха. Он ведом чужими движениями и не отказывает себе в удовольствии чуть склонить голову, чтобы уловить прикосновения пальцев к собственной щеке. Не дать снова лишь подразнить его. Но рука уходит от него, цепляя пальцем кудрявый локон. И губы Маркуса расходятся в широкой улыбке. - У каждого греха - своя судьба и своя расплата, мсье Лис. Человек платит за все. Не сегодня, так завтра, не здесь, так там. Что бы он не сделал. Как бы не жил. Даже картофельные очистки имеют свою цену. Так почему я не имею право забрать то, что причитается мне сейчас? Ради этого я уже принес жертву. И я не слеп, покуда могу видеть. Видеть больше, чем все остальные. - Его тон подернут легким раздражением. Наверное, потому что Эмон уверен, что прав. Его приемная мать принесла эту жертву за своего нелюбимого сына. Умирая от выжигающей ее изнутри агонии, она сама прокричала, что Маркус будет жить с этим грехом вечно. Его высший грех - это любовь к человеку, который так никогда и не полюбит его по-настоящему. Который обречен всю жизнь сматывать бесконечный клубок врученной ему в руки нити чувств и никогда даже не задуматься о том, что так не должно быть. Лишь изредка в его сознании будет промелькивать сомнение. Когда Маркус будет стоять над глубокой пропастью своего собственного бессилия и молить щедрых природных духов дать ему еще сил. Только тогда ему станет страшно. Когда он подумает, что еще один шаг и он упадет. Мысль эта забирается в его голову так четко и ярко, что та невольно идет кругом. Один неосторожный выпад и вот он оступился и падает. Отчаянный вздох и руки партнера, будто ждавшие такого поворота событий, легко подхватывают его, возвращая в прежнее положение. Озорной блеск в глазах напротив. Действительно, ждал. А Эмон в отместку, будет искать более твердой опоры в плечах своей пары на подходящий к концу танец. Будет ненавязчиво касаться щекой щеки необычного иностранца. И, находясь так близко, прислушиваться к тому, что рычит на него из глубины чужого разума.

- Я бы отдал все. - И музыка, в своем завершении, наверное, приходится как нельзя кстати. Слова, произнесенные с максимальной отдачей. В них нет ни лжи, ни подтекстов. Пожалуй, в первый раз за этот вечер. Разум Маркуса Эмона чист. Непритворен. Он не боится сейчас открывать границы, от чего-то уверенный в том, что мсье Хельсон не решит воспользоваться положением и не полезет снова туда, куда лезть его не просили. Искренность - тоже одно из главенствующих чувств. Человеческих и не очень человеческих. Главное - правильно донести смысл и Эмон очень старался, мягко проводя руками по чужим плечам и отстраняясь, когда вальс стих, а следом музыканты взяли более быстрый ритм, пуская остальных танцующих в более расслабленную обстановку. Маркус вторит поклону Лиса и, выпрямляясь, снова ловит движение в свою сторону. Даже не думает отстраняться, внимая вкрадчивому шепоту. И ситуация сразу же обрастает ясностью. Его греет мысль, что эта сущность пришла сюда не за его Сильвеном. И, впрочем, он не откажет в содействии для того, чтобы мсье Хельсон получил свое и оставил их. В конце концов, он подарил ему самый прекрасный танец в его жизни. Танец гордецов и превосходных лжецов. - Природа наделила мсье Бонне безграничной силой, способной дать отпор всем, кто находится в этом зале. - Голову чуть склоняет и пальцами почти невесомо касается манжета на левой руке Лиса, как бы давая этим самым согласие на так неприкрыто предложенную ему сделку. - Но не наделила умом, который позволил бы ему противостоять улыбкам чужих сыновей. - Он не смог бы скрыть эту мерзкую улыбку ни за одним из своих чувств. Такую притворно сладкую и обещающую так много, но, в итоге, не дающую совершенно ничего. Ничего для мсье Бонне. Но мсье Хельсону она может предвещать именно ту добычу, за которой он сюда явился. Ведь чужой сын прекрасно знает дорогу к кабинету хозяина сего поместья. А еще, знает, что дверь там никогда не закрыта. Словно маг ждет кого-то. Но каждый раз лишь печально смотрит вслед своим уходящим надеждам.

Маркус отстраняется от своего партнера и играючи складывает руки за спиной, медленно отступая назад от танцующих людей. Выглядит при этом как заигравшийся ребенок, но в глазах его поселился неугасаемый огонь, совершенно неприсущий ни одному человеку в этом зале. Огонь слишком уверенный и, казалось бы, никогда не стлеющий. Он будет гореть вечно. И звать за собой блуждающего Странника. И только сегодня вечером он сделает исключение. Укажет путь демону. Ведь за все нужно платить равноценную цену, да? Даже за такое, казалось бы, прекрасное и чистое чувство, как любовь.

сентябрь 2020

Его тяжёлый взор, в бессилии опущенный вниз, словно привязанным камнем тянул на самое дно. Туда, вниз, припасть к этой пыльной земле и смешаться с ней, оказаться втоптанным в неё предавшим народом - тело предательски дрожало, неживыми свисали тонкие заломанные руки, запястья которых тесно сведены друг к другу грубыми верёвками, сковывающими их, и опущенные худые плечи. На поникшее лицо, устало скруглённую грудь, на не поддающиеся собственной воле босые ноги ложились тёмные, омрачающие выпирающие под бледной кожей кости тени. Истощённое, измученное в пытках, выставленное на всеобщее обозрение в человеческом поту и земной пыли тело, поддерживаемое охранниками, едва могло стоять на своих ногах. Вниз, на лицо спадали смешанные с грязью, взлохмаченные, сплетшиеся волосы. И кровь. Прилипшая кровь, окаймляющая короной голову, тёмными следами остающаяся в хлипких локонах волос; кровоточащие, грязные раны по всему измотанному телу, оставленные гневными, раздирающими тонкую кожу визгливыми ударами плетей и розг. Существо, преданное чужой ненависти, прошедшее Ад, сотворенный на своей земле человеком. Существо, на голову которого столь насмешливо был надет терновый венец. Хах, столь жалкий символ власти царя. Уродливый, сплетённый из сухих, неприметных тёмных ветвей, иглами впивающийся в кожу на лбу и висках, пронзающий её до бурых окровавленных следов. И накинутая поверх величественная багряница, что настойчиво спадала с щуплого, ослабленного, скорченного перед взором ненавидящего народа тело. Его вывели таким: прошедшим бичевание, избытым тростью по аккуратному лицу, в изношенной одежде и не омытым от чужих язвительных плевков, дорожного песка и незагноившихся ран. Вывели совершенно бессильным на ласкающий обременённое муками тело божий свет, на толпу, Церберами впивающуюся в поникшее перед ними существо. Существо, дрожащими пальцами держащимся за тонкую нить жизни, за её тлеющий огонёк, оставшийся лишь белёсым дымом в кромешной тьме.

И, раскрытыми руками указав на принужденно стоящую загнанную тварь, прокуратор Иудеи, с упрёком и сожалением взывая разъяренную толпу к милосердию, сказал:

«Вот человек»

— Ecce homo, — почти беззвучно даже для самого себя слетает с губ, вторя словам Понтия Пилата. В ночной темноте ясным взором смотря на того юношу, некогда в свете хрустальных люстр и нежного солнца притягивающий чужие восхищенные взгляды и томные вздохи к своим аккуратным чертам лица, вьющимся локонам тёмных волос и широко распахнутым живым глазам. К аристократичной бледности тонкой кожи, к грациозным, ласкающим взор движениям юного тела. К той прекрасной картине, оставшейся где-то в далёком 1945-ом.

И едва ли Рейнард, осторожно ступая по хрустящим под ногами первым опавшим листьям и ветвям, мог увидеть в том существе хоть что-то общее с тем французским мальчиком из влюбляющего в свой возвышенный дух Парижа.

"Маркус Эмон."

На этот раз его голос, иллюзорный голос, раздающийся мягким шёпотом за спиной виднеющейся в мрачной дали фигуры, становится слышимым им обоим. Рейнард подходит к старому знакомому плавно, запуская теряющие своё тепло в прохладном ночном воздухе ладони в карманы плаща, осторожно огибая раскинутые вокруг ветви деревьев, что с каждым днём теряли свои насыщенные летние краски и постепенно, совсем незаметно желтели и увядали.

— Не ожидал увидеть Вас здесь, мсье Эмон, — его слова сливаются в журчанием небольшого родника где-то недалеко. Демон ступает вперёд, осторожно касаясь пальцами покрытого мхом ствола дерева, и, наконец оказавшись в паре метров от мага, замечает, как перед ногами, под лунным светом блестит, струится лёгкий поток воды, вдалеке впадающий в лесную реку. В ночной тьме так и хотелось сказать, что было слышно лишь её беззвучие, но то было неправдой. Природа говорила: говорил растущий, неполный диск луны, говорил шелест листьев, колеблющихся на лёгком ветру. Говорил, наконец, мсье Эмон - быть может, не словами, но совсем иным: своими вьющимися мыслями в голове, своей магической аурой, непривычным лису колебанием воздуха вокруг... — Тем более в такое время.

Не ожидал увидеть здесь, прячась от холода городских домов среди скрывающего в своих глубинах леса. Не ожидал увидеть спустя столькие годы в Аркане.

— Тем не менее, рад встречи с Вами, — наверное, здесь его губы растянулись в довольной ухмылке.

Демоническая сущность реагирует. Чувствует лёгкую вибрацию чего-то потустороннего, разряжающее воздух, чего-то трепетного, раздражающее рецепторы своими неуловимыми нитями, напрягающее и влекущее за собой. Духи. Так расплывчато, касаясь демонической сущности осторожно, ощущался их земной след вокруг мага, совсем отдалённо напоминающий то, что Рейнард видел в Аду. Однако там, внизу, переполняющие Преисподнюю, одни были полны нечестивой, омерзительной, тянущей на дно скверны, они кричали, навеки запертые в проклятом Богом измерении, бесновали в его стенах неподконтрольным вихрем и своими мрачными водами утягивающие на самое дно. Те же, оставшиеся на земле, ощущались по-другому. Слегка фонили, становясь заметными, шептались где-то тихо, осторожно и едва ли были преисполнены кричащей в муках боли тех, что были в Аду. Невидимые и неслышимые для демона, но отчетливо ощущаемые, они оставляли след. Они вели к своему источнику, ныне стоявшим рядом.

— «Но бесконечными ночами, прислушиваясь к темноте, он то решал, что конец близок, то — что это только начало…»

Ожидал. Ведь именно за этой встречей он и пришёл сюда?

— Вам никогда не казалось, что тишина ночи звучит приятнее шума дня? Что холодный свет луны ласкает больше тёплых лучей солнца? И воздух. Совершенно другой, полный безграничной свободы. Становится легче дышать.

Лис набирает воздуха в лёгкие и, растягивая его, плавно выдыхает.

— Или же, когда в ночной темноте рядом не остаётся никого, становится больше пространства? Больший простор для полёта мысли. Она парит, плетёт замысловатые узоры, ничем не сдерживаемая. Витает в воздухе, пока стоит время и идут только часы. Или же... со временем застывают и мысли, запертые в воспоминаниях о прошлом?

— Говорят, что решения, принятые в ночной темноте, слова, произнесённые в её всеобъемлющей тишине, никогда не имеют ничего общего с тем, что происходит при свете дня. И все те мысли развеиваются с первыми лучами солнца и ранним пением птиц, — демон, всматриваясь в незнакомую фигуру посреди ручья, плавно движется по берегу ближе, ступая вдоль мерцающей в лунном свете водной глади и не касаясь её. — Тогда почему именно они являются единственно правильными?

Незнакомая фигура. Не потому, что вместо элегантного, старомодного для 45-ого костюма на юноше была совершенна иная, неброская - или, наоборот, на контрасте с воспоминаниями цепляющая взгляд? - одежда. Не потому, что некогда завитые, совершенные, превосходно лежащие волосы, которых хотелось аккуратно накручивать на свои пальцы, свисали мрачными кудрявыми локонами вниз. Нет. Потому что взор мсье Эмона был затуманенным и безжизненным. В нём не было того живого влюбленного, озорного огонька, коим блестели, светились влажные глаза. В нём не было тех пылающих эмоций, своим пламенем охватывающих демоническую сущность, не было ярких, острящих мыслей, провоцирующих лисью натуру продолжать их игру. Незнакомая фигура, в темноте ночи напоминающая сейчас слепого котёнка (и Рейнард даже не замечает, насколько он тут прав). Совершенно другой человек. Душа, вывернутая наизнанку и обнажившая своё тёмное нутро.

— Ночью нам не виден божий свет, доносящийся от ближайшей греющей землю и душу звезды. Да, солнечные лучи отражаются в лунном диске, однако доносятся до нас совершенно иными, холодными и безжизненными. И солнце, и луна - "несущие свет". Однако, подобно Иисусу и Люциферу*, каждый из них делает это по-своему, — Рейнард произносит это неторопливо и вдумчиво, позволяя речи струиться вместе с водами родника, своим потоком мягко огибая влажные камни. —  Быть может, потому и создаётся ощущение, что находишься лишь наедине с самим собой? Потому что не чувствуешь рядом Его тепла и заботливого взора свыше? — постепенно он меняет интонацию, переходя на вкрадчивый, барахтный полушепот, иллюзиями обволакивающий мага со всех сторон. Близко. — Потому что ночью, позабыв Его свет, позволяешь себе куда больше? Стать, наконец, Творцом собственного жизненного пути? Не быть многочисленными осколками себя, что в дневном свете отражают лишь чужие лица тех, кто тебя окружает?

Он останавливается. Всматривается в стоящего поодаль мага и выдерживает длящуюся бесконечные секунды паузу. Прогоняют. Он ненадолго поднимает взор на усыпанное множеством звёзд небо, словно пытаясь найти в нём что-то.

— Но я уже нашёл.

Ибо искал именно этого мага из прошлого.

— У Вас есть воспоминания, мсье Эмон. Они имеют свою цену.

Какая дорога, тянущаяся семьдесят пять лет, привела Маркуса Эмона сюда?

Omnes viae Romam ducunt. Однако всё больше Рейнард убеждался, что сегодня, когда Римская империя давно пала, оставшись лишь страницами истории о некогда великом народе, все дороги вели в Аркан. Со стороны лис наблюдал, как постепенно сюда стягивалось всё больше и больше сверхъестественных сил, и Проклятые, решившие обустроиться в этом магическом городе, были для него одним из самых наглядных примеров. Наконец, и сам кицунэ, движимый безграничным интересом к этому неизведанному диковинному месту, перебрался в Аркан относительно недавно. Переживший невероятное множество легендарных событий, столь сухо или неправдоподобно красочно описанных в летописных книгах, подмечавший скрытые от глаз простых смертных предпосылки, ведущих к ним, демон имел развитое тысячелетиями мировой истории чутьё, подсказывающее ему её грядущие витки. Как-никак, а сама сущность его притягивало именно туда, где что-то лежало неровно, что-то потихоньку начинало кипеть и бурлить - ей по натуре своей хотелось окунуться в тот круговорот, подкинуть в его разгорающийся костёр побольше дров и щедро подлить ещё масла. Повышение энтропии, меры хаотичности в системе, - вот то, чем веками занималась демоническая сущность и в чем, по всей видимости, и заключалось её Предназначение.

И Рейнарда не должно было удивить, как в очередной раз в Аркане ему попадаются призраки прошлого, однако... услышанное о некогда знакомом маге задело в нём что-то. Именно потому он не мог уйти просто так. Уйти, прекрасно понимая, что человек перед ним даже не вспомнил. Выловленное из чужого сознание "Откуда ты знаешь мое имя?" заставляло усмехнуться. Так и хотелось добавить: Вы сами сказали его мне.

— J'ai pensé que ça pouvait te rappeler.

И демоническая сущность своими мягкими прикосновениями обвивает чужой разум, оплетает его своими ветвями и... ещё до того, как в её дымке появляются нужные лису иллюзорные образы, она чувствует нечто странное. Плёнка, омерзительная по своей натуре, мрачная и едкая, покрывающая мага. Столь скверная, столь отвратительная, полная терпкой ненависти и столь... знакомая? Нечто темное, окутывающее юношу, нечто родственное демонической сущности, что, как только та прикасается к чужому разуму, она послушно расступается перед лисьей магией и позволяет проникнуть сквозь неё, позволяет слиться с ней, будто то был комплементарный ей элемент. Рейнарду становится непривычно. На доли секунды внутри мелькает что-то тревожное и одновременно возбуждающее любознательность кицунэ. Ведь неизвестное и опасное всегда было дьявольски интересным, так?

И то, что Рейнард почувствовал, могло означать лишь одно.

— В потревоженной мною тишине даёте длинным теням прошлого тянуться за Вами, мсье Эмон? — иллюзорный образ демона, словно вот-вот сошедшего с бала в 45-ом, неспешно выстраивается перед юношей. Так же непозволительно близко, как было во время их прекрасного танца. Всё то же серебро волос, спадающих вниз, и тот же многозначительный, всматривающийся куда-то вглубь взгляд. Он аккуратно касается бока мага и скользит дальше, по талии, куда когда-то сам маг переложил его руку. — Быть может, позволите и ещё одной пройти сквозь время?

И только после этого наваждение проходит, растворяется в безмолвной темноте ночи. Демон, до сих пор так и не шагнувший в сторону воды, тихо усмехается и поправляет свой плащ. Прохладный воздух окутывал со всех сторон, отрезвляя разум.

— Рейнард. Рейнард Хельсон. Истощенный войной, но горящий огнём надёжды 1945-ый. Проделали долгий путь, чтобы покинуть Старый Свет и оказаться здесь, в Аркане?

— Всё? Ничто? Бескрайняя вселенная или беззвучная пустота? Всемогущественное существо, находящееся где-то там, — демон одномоментно вскидывает взор наверх, на безоблачное тёмное небо, — или эта земля, эта трава, это дерево, этот родник? Человеку дано самому выбирать, кого он хочет видеть в Нём и в кого он хочет верить, — стопа цепляется на павшую сухую ветвь, и демон мягко сдвигает её в сторону, шагая дальше. — Быть может, Он видит и слышит каждого просящего, но сердце Его безмолвно, а разум - холоден? Быть может, он жаждет увидеть, на что способно Его творение без опекающего взора свыше и согревающей любви? Он смотрит. Смотрит внимательно и вопрошает каждого: что есмь ты, человек? каков твой выбор?

Обросший резонирующим хором скитающихся духов, погруженный куда-то вовнутрь себя, куда не дотянуться рукой, юноша казался глубокими водами широкой реки. Его эмоции, затопляющие пространство вокруг, текущие размеренно, умиротворенно - или, лучше сказать, меланхолично - напоминали её глубоководное течение: спокойное, скрывающее в своём мутном потоке нечто неизведанное, таинственное, нечто несравнимо тяжелое, камнем ложащееся на дно. Камни, столь опасные для тех, кто попадет в её внешне степенное, но по истине мощное, разрушающее и убийственное течение. Камни, которых непробиваемые потоки полноводной реки обволакивают со всех сторон, на которые выплёскиваются, вскипая белой пеной, и которых точат бесконечно тянущимися годами. В такую реку хочется смотреть с безопасного берега, с твёрдой земли под ногами, ногтями вцепившись в отвесные скалы, в прочные корни, вплетённые в крепкую почву. Хочется, не тревожа её поверхностную гладь, плавно погрузить в неё руку и наблюдать, как та теряется в её темноте. Гадать, что там, внизу. С замиранием сердца опускаться всё глубже, боясь встретить на самом дне то, что видеть не хотелось бы. Тянуться осторожно, постоянно держа в голове мысли, как мучительно будет пасть в неё. Как невыносимой болью будет раздирать грудь, когда тёмные воды сомкнутся над твоей головой.

— Впрочем, мы никогда не получим ясных ответов на наши вопросы. А если и получим, то будет уже слишком поздно.

Но они уходят. С еле слышимым шепотом французских слов эмоции перестраиваются: они резкими колебаниями потрескивают, неконтролируемо вскипают и сияют невероятно ярко, подобно броскому хвосту кометы, что летит по бесконечно тёмному и непоколебимому небосводу. Вспыхивают так неожиданно, так маняще чужой взор, что демоническая сущность ненасытно внимает их, следит внимательно, будто за полыханием разведённого в мрачную ночь костра. И в пламени его Рейнард наконец видит знакомые силуэты: видит некогда молодого, ведомого иллюзорной, навязанной, обманчивой любовью мага, видит ту возвышенную красоту, встреченную в мельчайших деталях званого вечера, в размеренно плывущем в изысканном танце партнёре напротив. И эмоции те настолько яркие, настолько мощные, что в момент создают дистанцию между магом и кружившими вокруг духами; эмоции, бросающиеся в глаза ядовито-насыщенными красками, что слепят твой взор. Не дают смотреть ни на что другое, кроме них самих. Вот оно. То, что погрузит в свои крепкие объятия, не давая промелькнуть ни мысли, что нужно ступить назад. То, что накроет с головой и утянет на самое дно.

— Tu me cherchais? — успокаивающий шепот, произнесённый то ли в растерянности демона, вновь перескочившего на родной французу язык, то ли в попытке убедить себя в только что услышанном. Смаковать те слова. Попробовать их вкус на своем языке, почувствовать, как они слетают с губ. Притянуть попавшего в ловушку юношу ещё ближе: обратить его внимание на себя, на сущность внутри, скользнуть по спине и обхватить в мягких объятиях своими руками.

Ах, да. Слепые надежды, своим теплым светом греющие разбитую на осколки душу. Невероятно светлое, скромное пламя веры - и оно направлено на тебя. Словно пытается дотянуться своим колеблющемся от лёгкого дуновения слепящим языком. Чувство, не сравнимое ни с чем. Настолько чарующее и приятное, словно сладкий вкус тянущейся французской карамели. Заставляет застыть в предвкушении, внимать и наслаждаться. И демон со всей своей возможной теплотой обнимает в ответ, касаясь руками будто мягким покрывалом. Пригреть у себя. Податливо дать надломленной душе то, что ей так было нужно. Лис мягко улыбается, любопытным взглядом скользя по некогда знакомым чертам мага-эмпата. И чем больше демоническая сущность волновалась внутри, просяще скулила, чувствуя так ловко пойманную жертву, отдавшуюся прямо в ласковые руки, тем слаще выходила растянутая на лице самодовольная улыбка.

Больше. Ему хочется не только чувствовать демонической сущностью, хочется видеть это в чужих глубоких глазах - Рейнард аккуратно касается подбородка юноши и приподнимает его, заставляя поднять взор на себя.

Всё так же слепой, не видящий ничего дальше собственных иллюзий, как тот маг из 1945-го?

— И вот, я здесь, — демон смеётся мягко, позволяя пальцам невесомо пройтись с подбородка по чужой щеке и пустить руку вперёд, зарываясь ей в локоны тёмных волос, протяженно следовать по ним дальше, к кончикам, и возвращаться обратно. Демон наклоняется вперёд, осторожно касаясь носом макушки, и всё шепчет бархатным голосом. — Apparemment, tout est possible.

Как желто-пурпурный ирис, гордо растущий в Гурдоне и восхищающий своим великолепием, как тонкий ласкающий аромат, исходящий с бескрайних полей Прованса, усыпанных фиолетовыми цветками лаванды. Да, кажется, именно такими и были ощущения, незаметно сплетающиеся с воспоминаниями прошлого. И именно они и заводили демоническую сущность, что так и беснуется внутри, смотрит хищно, поглощая каждую улавливаемую эмоцию, каждый мельчайший жест тонущей в терзаниях души, кормящий её. Жадно, чертовски жадно. Та так и уверенно твердит, так и ноюще шепчет:

она моя.

Всепоглощающее одиночество фигуры в роднике. Рой невидимых духов, слоняющихся вокруг. Родное по своей природе проклятие, окутывающее мага. Вереница событий, приведшая к падению с самого высокого пьедестала. Бесконечно вниз, в пропасть.

— Агония была неизбежной, ведь так? — демон приподнимает голову и мягко отстраняется, чтобы пройтись цепким алчным взглядом по бледному лицу вновь, всё так же аккуратно прижимая юношу к себе. — Как много ты отдал? Как долго продержался? Расскажи мне.